Искусство жить. Людмила Улицкая

в сумку и, сложив перед собой смирно, по-школьному, небольшие для общего ее размера руки, начала повествование…

      – Я очень счастливая, Жень. Муж хороший, дочки красавицы.

      Форма высказывания никак не соответствовала содержанию – уж больно грустной была интонация. Лиля вздохнула и добавила:

      – Более всего я была счастлива как мать моего старшего сына. Он умер, когда ему было десять лет.

      Тут Женю прожгло во второй раз.

      – Он был… Ангел он был. Таких людей не бывает. Пришла я с работы, а он лежит на диване – мертвый. Аневризма у него была, а никто и не знал, – пояснила Лиля, – Здоровый мальчик, хоть бы что, и не болел никогда, а вот так – пришел из школы – и умер. Я бы повесилась, если б не девочки. Им тогда полтора года всего было…

      Смутное подозрение мелькнуло у Жени – однажды она уже слышала историю об умерших детях…

      – А с ними… все в порядке?

      – Слава Богу! Я же говорю тебе, красотки уродилась.

      Она надела очки, взглянула на Женю крепко накрашенным глазом, снова порылась в сумочке и предъявила фотографии из фотоателье: две сладкие юные пупочки с расчесанными гривками, с капризными губками, сидели, манерно вытянув навстречу друг дружке безупречные шеи…

      – Но я о другом хочу тебе рассказать, Женечка. Я выжила с Божьей помощью.

      А Сереженька привел меня к Господу. Через полгода после его смерти я крестилась. Родня моя – папы уж не было, – но мама, тетушки все, сестры, разговаривать со мной перестали. Но потом все наладилось. И стало мне хорошо. То есть плохо-то плохо, но Сережа через Господа нашего со мной остался, и я присутствие его очень чувствую. И знаю, что, как всем нам, христианам, обещано, что не в этой жизни, в другой, он встретит меня в ангельском обличии… Только вот с чем не могла справиться – все плакала. Обед варю, или в окне сижу, с людьми разговариваю, или просто в троллейбусе, и даже не замечаю, что слезы текут. Люди-то замечают. Я подумала, подумала, и стала глаза красить. Тушь-то щипучая, как слезы течь начинают, я сразу спохватываюсь. Двенадцать лет прошло, а все текут-то слезы… Я уж привыкла краситься, как утром встаю, первым делом…

      И опять пробило Женю, и в носу защипало.

      Теплые глаза Лилины были накрашены как у площадной бляди, а лицо такое светлое, как будто она и сама уже находилась в ангельском обличии, полагающемуся ее умершему Сереже…

      Лиля говорила, говорила, а когда посмотрели на часы – без малого час ночи.

      – Ой, какая же я болтливая! – сокрушилась Лиля, – Совсем тебя заговорила! Но ведь как хорошо поговорили, Женечка. Троллейбус уже наверное и не ходит.

      Женя предложила остаться. Лиля легко согласилась. Доела, вкусно жуя и подсасывая воздух, остатки творожной запеканки. Выпила еще чаю. А в два часа, когда Женя постелила ей на кушетке в проходной комнате, Лиля, уже снимая с себя толстую кофту цвета пожарной машины, сказала Жене:

      – Женечка, а тетя Таня крещеная?

      – Бабушка с дедушкой были лютеране. А мама –