Путь Моргана. Колин Маккалоу

которого сверкали слезы. – Мама, очнись, и я обниму и поцелую тебя! Пожалуйста, ответь!

      Но Пег лежала неподвижно, и никакими уговорами и пощипываниями не удавалось привести ее в чувство.

      – У нее удар, – объявил вызванный кузен Джеймс-аптекарь.

      – Это невозможно! – воскликнул Ричард. – Она еще слишком молода!

      – И с молодыми людьми случаются удары. Так бывает всегда – сначала резкий взрыв боли, а потом потеря сознания и смерть.

      – Нет, она жива, – упрямо твердил Ричард. Он никак не мог поверить в смерть любимой жены. Ведь она – часть его самого! – Не может быть, чтобы она умерла!

      – Поверь мне, Ричард, она умерла. Она не подает никаких признаков жизни. Я приложил к ее губам зеркало, и оно не затуманилось. Я прослушивал ее сердце – оно замерло. Глаза закатились, – убеждал кузен Джеймс-аптекарь. – Смирись с волей Божией, Ричард. Позволь отнести Пег наверх и приготовить ее к погребению.

      Мэг помогла аптекарю обмыть Пег, переодеть ее в воскресную одежду – платье из расшитого розового батиста, нарумянить ей губы и щеки, завить и уложить по последней моде волосы, натянуть лучшие чулки и обуть покойницу в воскресные туфли на высоких каблуках. Руки Пег сложили на груди, глаза давно были закрыты; она казалась совсем юной и мирно спящей.

      Ричард долго сидел рядом с женой – так, чтобы не видеть лица пристроившегося тут же Уильяма Генри. Посмотрев друг на друга, они разрыдались бы от горя. Двое суток, до тех пор пока Пег не переложили в гроб и не увезли на кладбище при церкви Святого Иакова, комнату освещали лампы и свечи. За неимением более точного выражения эту смерть можно было назвать естественной. Собравшиеся родственники оказывали последние почести покойной, целовали ее еще пухлые губы, приносили соболезнования вдовцу, а потом спускались в таверну и рассаживались за поминальным столом. Никто из родных Ричарда и не думал проводить ночи у гроба; бристольские протестанты встречали смерть строго и молчаливо.

      Долгие ночи Ричард маялся без сна в обществе родных и друзей, из-за перегородки не слышался храп – только сдавленные рыдания, шепот утешения и вздохи. Никто в доме не спал, кроме Уильяма Генри, который, наплакавшись, забылся беспокойным сном. Потрясение было так велико, что Ричард впал в оцепенение, но под толщей боли и скорби его мучили горечь и сожаления. «Если уж тебе было суждено умереть, Пег, почему это не произошло раньше, пока я не успел вложить деньги? Тогда я мог бы увезти Уильяма Генри в Клифтон и больше не изнывать от вони рома. Я был бы сам себе хозяин».

      На вторую ночь, в холодные предутренние часы Уильям Генри проснулся и босиком, в одной ночной рубашке подошел к отцу. Комнату освещало только слабое пламя свечей и ламп, поэтому покойница, лежащая на постели, выглядела такой же безмятежной и прекрасной, как в последние минуты жизни. Поднявшись, Ричард принес теплое одеяло и две пары носков, заставил сына надеть их, потеплее укутал его ноги.

      – Она кажется такой счастливой, – пробормотал Уильям Генри, утирая слезы.

      – В момент