Санктуарий. В. В. Джеймс

в полицию, но это глубоко меня потрясло. Потому что пусть это обвинение и ложное, но доказать это будет ужасно сложно.

      Я не могу допустить, чтобы дочь еще день со мной не разговаривала. И потому, после того как я все же взяла себя в руки, я зачаровала дверь спальни Харпер.

      Солнце едва встало, и я сделала перерыв в бессонном приготовлении ингредиентов, чтобы подремать в бабушкином кресле-качалке – и тут мои чары заставили все часы и колокольчики в доме зазвенеть одновременно.

      Харпер врывается ко мне, разъяренная. Когда моя девочка так злилась?

      – Какого черта, ма? Ты заговорила мою дверь?

      – Нам надо поговорить. Я никогда не спрашиваю, куда ты ходишь, но ты пропустила два дня в школе – и еще очень много чего.

      – Вряд ли. Здесь меня ничего не держит.

      Я понимаю, что она говорит о школе, о сплетнях на парковке, о посиделках в кафе – обычных элементах жизни подростка. Но ее «меня нечего не держит» ранит меня больнее ритуального кинжала.

      – Харпер, я серьезно. Сядь.

      Она мрачно плюхается на кухонный стул, пристраивая пятки на край сиденья. Она упирается подбородком в колени и наблюдает за мной.

      – Ну, что?

      Как сказать своему ребенку, что ее обвинили в убийстве? Как сказать девушке, лишенной дара, что ее обвинили в том, что она сделала это колдовством? Как объяснить, что женщина, знавшая ее с младенчества, считает ее способной на это?

      Придется попытаться. Мне придется сказать ей правду, постаравшись не напугать. Сейчас речь дается мне труднее любых чар.

      – Ко мне приходила Эбигейл. Она сказала, что кто-то явился в полицию и дал показания о том, что ты виновна в смерти Дэниела.

      Харпер напрягается. Мрачность в ее взгляде сменяется потрясением и недоумением.

      – На вечеринке?

      – Это нелепость, конечно. Но это значит, что следователь снова вернется и будет задавать вопросы.

      – Но это же невозможно! Когда Дэн упал, меня рядом не было. Я была на лестнице, а он стоял на площадке.

      И вот сейчас – самое трудное. Вопрос, который даже обсуждать с Эбигейл казалось предательством: отсутствие у дочери дара. Я виню подругу (если она еще мне подруга) за то, что заставила меня разбередить эту рану.

      – Свидетель говорит, что ты сделала это колдовством.

      – Колдовством? – переспрашивает Харпер. А потом я изумленно слышу ее хохот. – Ну, в этом случае тревожиться не о чем.

      – Боюсь, что не все так просто, милая.

      Мне невыносимо ей об этом говорить. Хотя судебная система Соединенных Штатов вполне готова выносить приговоры за преступления, совершенные с помощью магии, она не принимает свидетельств, полученных с помощью магии. Спасибо Александру Гамильтону и его приятелям, составлявшим федеральные документы. Они внесли туда поправку: «Никто не должен быть осужден или оправдан свидетельствами, полученными сверхъестественным путем». Логика состояла в том, что ведьмы станут покрывать друг друга: всегда будут говорить, что магия не использовалась, или станут пытаться вывернуться, обвиняя