Блудное художество. Далия Трускиновская

Федька, который в этом деле был вовсе ни при чем, уловил опасность, нависшую над товарищами, по одному лишь прищуру начальства, и тут же ринулся на защиту. Круговая порука!

      – А может, прижилась где-то, – предположил Демка. – Пустили на чей-то двор, поладила с хозяевами. Или умные люди искать отговорили, домой побрела.

      – Оно бы неплохо, – вздохнул Тимофей. – Чтобы от меня отвязалась…

      В кабинете отчетливо повеяло враньем. Следовало кончать церемонии да говорить с этими господами так, как они разумеют.

      – Ты, Демка, клевый шур, да только верши! – Архаров повысил голос. – Ты Тимофееву елтону к Китайгородской стене ночевать послал, в пустые ряхи, сам со мной поехал, ночевать не остался, я знаю. Куда ты с Пречистенки среди ночи ухлял? Кубасью укосать вздумал?

      Это было прямым обвинением в убийстве.

      – Да режь ухо – кровь не канет! – вдруг диким голосом заорал Демка.

      Федька только рот разинул, что лишний раз подтвердило его слабое знакомство с миром шуров и мазов.

      Тимофей же хищно оскалился.

      – Не там шаришь, талыгай! Он масовской елтоны не косал! Он – шур, шуры не жулят!

      При такого рода светских беседах главное было – чтобы не вломился кто посторонний.

      – Так где басвинска елтона скоробается? – спросил Архаров Тимофея, мало внимания обращая на готового снова вопить и рвать рубаху на груди Демку.

      – А хрен ее знает! – отвечал Тимофей. – Где б ни скороблялась – лишь бы от меня подале!

      – Ага, – согласился Архаров. – А лучше всего – в царствии небесном. Вы мне вершите! Чтоб отыскали кубасью и мне живую показали. И без обмана! Я ее харю помню. Пошли вон.

      Все четверо молча выперлись из кабинета.

      Архаров крепко задумался, чувствуя, что вроде приходит в себя и после придворных реверансов, и после крика.

      Ему нравились они оба, и рассудительный хозяйственный Тимофей, и не в меру шустрый Демка, за которым порой, как на поводу, тащился Федька. Однако полицейского, который из лучших побуждений прирезал ночью бабу, Архаров у себя держать не желал. Он знал – коли среди архаровцев начнутся такие опасные дурачества, то все бывшие мортусы тут же вспомнят прошлое, и удержать их от безобразий станет уже невозможно.

      Заглянул Шварц с исписанными листками – результатом длительного допроса убийцы, чья вина подтверждалась множеством свидетелей, и лишь некоторые важные подробности были пока неясны.

      – Жив? – имея в виду убийцу, спросил Архаров.

      – Водой отливают. Ваша милость, там Костемаров и Арсеньев выражаются неудобь сказуемо, Савин слушает и соглашается. Вашу милость поминают пертовым мазом.

      – Знаю, Карл Иванович.

      Шварц помолчал, ожидая объяснений. Но не дождался. Архаров не хотел раньше времени настраивать немца на следствие в недрах самого Рязанского подворья.

      – Я вижу, вас одолевает некое сомнение, – сказал Шварц.

      Архаров промолчал.

      – Сомнение должно быть не более, чем бдительностью,