Скелет в шкафу художника. Яна Розова

об этой «Одалиске» куда следует и под каким надо соусом. Раздул целое дело об аморальном облике молодого живописца. Организовал целую кампанию – нравственность в советской живописи. Сплошной праздник для ханжей. Бедная Рита!

      – Но если ты соврал, то будешь тоже бедный! Берегись!

      – Нет, не соврал.

      – А как его зовут?

      – Да он и сейчас еще что-то пишет. Я выставил в прошлом году его пейзаж, и картину купили. Конечно, ему теперь место со своей жалкой мазней в городском парке, где лубками торгуют, но он жив вполне…

      – Имя!

      – Вениамин Стеклов!

      Я не слезла со стола, я упала с него! Не фига себе поворотик!

      – Ладно, Михаил Ильич, простите вы меня, не сдержалась.

      Он усмехнулся и ответил:

      – Ну, в тебе всегда было многовато экспрессии. С такой горячей кровью нелегко жить. Эмоции небось душат?

      – Ну извинилась же!

      – Прощаю, иди… Все-таки мама… Эй, – он спохватился, потирая ушибленный лоб, – ты глупости-то не делай!

      Я обернулась от двери:

      – Глупости – это мое второе имя!

      И вышла, на этот раз притворив за собой дверь вполне мирным образом.

      Глава 12

      Через час передо мной распахнулась дверь Стекловской ночлежки. На пороге стояла Люся. Увидев меня, она открыла рот и выпучила глаза, надеясь напугать соперницу своей решимостью, но за моей спиной стояли два крепких орешка, и она живо поняла, что перевес на моей стороне.

      – Что надо? – спросила она.

      Я отодвинула Люсю с дороги и отступила назад.

      – Ребята, заноси!

      Парни подхватили драгоценный груз и двинулись в глубь комнаты. Там они поставили три ящика водки на пол и удалились. Вошедшая Люся, увидев такое богатство, потеряла дар речи. Мрачный и опухший Стеклов, лежавший до этого на сальном диване, поднялся и обалдело произнес:

      – Ё-моё!

      Меня тошнило от одного его вида, но пришлось изображать мецената.

      – Вот, пришла помириться с тобой, – я обернулась к алкоголичке, – Люся!

      – Ни… чего себе! – ответила она.

      По заблестевшим глазам парочки я поняла: они могут запросто выдуть все три ящика в один присест и умереть. Стоп. Это что, беспокойство за двух взрослых людей, которые ни за кого в мире не беспокоятся?!

      – Ну, наливайте, – скомандовала я.

      И понеслось! Бредни лились рекой, тосты следовали один за другим. Я поджидала Люсиного полного отключения от процесса. Она все бормотала, что прощает меня, но будет за мной следить. Следила она, однако, недолго. Мерзко было то, что Стеклов расхорохорился и стал оказывать мне недвусмысленные знаки внимания. Я уже боялась нового откровенного скандала, когда милая Люсенька вырубилась буквально посередине фразы, уткнувшись испитым лицом в газетку, на которой была разложена привезенная мною же закуска. Стеклов был еще ничего, он только хорошо разогрелся, и с ним можно было вполне вести беседу.

      – А скажи мне, Вениамин, – приступила я к основной части банкета, –