При свете Жуковского. Очерки истории русской литературы. Андрей Немзер

а если умолкает муза, то поэтическое чувство животворит самые обыденные стороны земного существования (например, педагогику). Формулы «жизнь и поэзия одно» или «все в жизни к великому средство» не подразумевают идеализацию действительности, но утверждают всегдашнюю ее сопричастность идеалу.

      Отсюда бесстрашие перед лицом смерти, столь своевременно сказавшееся в лирическом шедевре 1812 года. «Певец во стане русских воинов» – это стихи влюбленного и верящего. Возгласив хвалы героям прежних лет (умершим, но, как это всегда бывает у Жуковского, живым для живых – потому и видения светлых призраков в «Певце…» больше, чем отработанный прием), отчизне, царю, вождям живым и погибшим, мщению, Певец обращается к наиболее личным (и одновременно наиболее общим) чувствам – дружеству и любви. Любовь освобождает от страха смерти, ибо Она хранит своего витязя:

      Отведай, враг, исторгнуть щит,

      Рукою данный милой;

      Святой обет на нем горит:

      Твоя и за могилой.

      Хранительность неотделима от верности, а если Промысел сулит смерть, то это смерть с «наслажденьем»:

      Святое имя призовем

      В минуту смертной муки;

      Кем мы дышали в мире сем,

      С той нет и там разлуки.

      Обожествление любви естественно переходит в обожествление поэзии: возможная гибель Певца не окончательна, ибо «останется привычный глас / в осиротевшей лире». (Так прежде, в романсе «Певец», «тихие зефиры» заставляют петь лиру умершего страдальца; так позднее, в балладе «Эолова арфа», по смерти Арминия «дуб шевелится, и струны звучат».) Сказав о своей любви и своей смерти, Жуковский может заговорить о смерти другого, каждого, о смерти вообще, точнее, о том, что здесь именуется смертью, а должно зваться иначе:

      Бессмертье, тихий, светлый брег;

      Наш путь – к нему стремленье.

      Покойся, кто свой кончил бег!

      Вы, странники, терпенье!

      …………………………………………….

      А мы?.. Доверенность к Творцу!

      Чтоб ни было – Незримый

      Ведет нас к светлому концу

      Стезей непостижимой.

      Нельзя не почувствовать глубокой связи «любовных» и «религиозных» фрагментов – заканчивается «Певец…» строфой, где эти мотивы образуют нерасторжимое смысловое единство:

      Всевышний Царь, благослови!

      А вы, друзья, лобзанье

      В завет: здесь верныя любви

      Там сладкого свиданья!

      Противоположность миров («Там не будет вечно здесь») вновь и вновь опровергается. Земное странствие – путь к свету, трудный, но одолимый («Верь тому, что сердце скажет; / Нет залогов от небес; / Нам лишь чудо путь укажет / В сей волшебный край чудес»), если ты вверяешься живому чувству и поэзии, в которых таится чувство религиозное. Всегда ли? Вопрос достаточно болезненный и прямо касающийся Жуковского. Его любовь к Маше Протасовой (дочери