Тень. Голый король.. Евгений Шварц

не на небесах, а в воде ледяного Дона».

      Но это – «историческое уточнение». А в тот день Шварц был счастлив: он не утонул, девушка будет его женой, новое условие, выдвинутое старыми родственниками невесты, показалось легким развлечением, и Женя хладнокровно согласился.

      Он всегда считал себя русским писателем, выше этой национальности ничего не знал, ему было решительно все равно, что там написано в паспорте.

      И до 1928 года при всяком удобном случае дружеского подпития Евгений Львович с гордым видом «из широких штанин» вынимал паспорт и всем предлагал:

      «Читайте! Завидуйте! Я, сын еврея и русской, тем не менее – армянин Советского Союза!»

      А в 1928 году первая семейная лодка Шварца разбилась о быт, а также о разность характеров. Чехов, любимый писатель Шварца, сказал о подобных вариантах семейной жизни:

      «Двое встретились,

      полюбили друг друга,

      поженились

      и были несчастливы».

      Так что, когда в стране приняли решение выдать своим гражданам новые паспорта, Евгений Львович понял, что наступило самое подходящее время в графе «национальность» восстановить историческую справедливость, и на вопрос, кто, дескать, вы такой, ответил, что он – «иудей». А девушка-паспортистка услышала другое, и вскоре Шварц обнаружил, что если верить паспорту, он по национальности – «индей».

      Ну, как было после этого не стать сказочником?!

      Ближайший друг поэт Николай Олейников оценил эту ситуацию в таких стихах:

      Я красив, я брезглив, я нахален

      Много есть во мне разных идей.

      Не имею я в мыслях подпалин,

      Как имеет их этот «индей».

      Но это все впереди, а пока вернемся на мгновение в Казань.

      Потому что именно в Казани, чтобы жениться на чистокровной русской дворянке, госпоже Шелковой, неистовый и грозный Лев Борисович, преодолев сопротивление темной, ортодоксальной екатеринодарской родни, отрекся от иудаизма и крестился. Правда, и в качестве православного, по заведенной в те годы моде, верил со всей силой своего еврейского темперамента только в нового бога – Карла Маркса.

      «В красном углу родительской комнаты висел литографский портрет грозного бородатого человека.

      – Кто это? – спросил я отца.

      – Святой Карл – ответил отец». (Е. Шварц. Дневники.)

      Говорили, что и на занятия любовью он склонил молоденькую Машу, приехавшую в казанский университет из далекой Рязани, читая ей вслух с каким-то особым выражением «Капитал» своего любимого Карла. Девушка будто бы разомлела под его выразительное чтение, и сама даже и не заметила, как стала матерью великого сказочника.

      «Вот, значит, какая муза, и какой „Капитал“ склонились над колыбелькой нашего друга Жени Шварца! – шутили друзья. – Что же вы хотите от несчастного малого? Тут не то что сказки для детей и взрослых будешь сочинять, тут и горькую запьешь с самим Горьким!»

      Семейная жизнь родителей писателя складывалась не просто.

      «Рязань