Люди нашего царя (сборник). Людмила Улицкая

ночи.

      Они еще сидели на кухне, пили чай.

      – Вчера ему было так плохо, он был без сознания, не отвечал… Я думала, что конец. А сегодня лучше…

      – Этого никто не знает. В любом случае – вопрос нескольких дней.

      Она была ровесница Эммы, совсем старая врачиха, из того самого института, давно уже переехавшего из здания с кариатидами в далекий новый район…

      Женя заперла за ней дверь. Погасила свет в коридоре. Слабый свет шел из дальнего конца, с кухни. Из отцовской комнаты раздалось довольно громко:

      – Ставьте вопрос на голосование! Ставьте вопрос на голосование!

      «Опять бредит. Наверное, во сне», – подумала Женя.

      Вымыла чашки. Вытерла чистым полотенцем. Села, опершись на стол, положив подбородок на сцепленные пальцы. Это был его жест, его поза. Всю жизнь она избегала в себе самой того, что от него унаследовала. Истребляла в себе его часть. Но все равно была похожа на него, а вовсе не на Элизабет Тейлор, на которую была похожа Эмма.

      – Мама! – услышала Женя. «Опять бредит. Бедный…»

      И снова, уже громче, уже явственный зов:

      – Мама! Мама!

      Вышла в коридор. Постояла под дверью. Войти? Не входить?

      «Не пойду!» – сказала себе. И заметалась по коридору.

      – Мама! Мама! – доносилось из комнаты.

      Он был не такой длинный, как коридор в старой коммуналке. И совсем не такой длинный, как в больнице. И совсем, совсем не такой длинный, как во сне. И здесь дверей было всего три, а не бессчетное множество. Но Женя металась от входной двери к двери уборной и повторяла, как заклинание:

      – Он бредит! Он бредит!

      Потом он затих, и Женя остановилась.

      «Ты сошла с ума, – сказала она себе, – дура припадочная!»

      Но в комнату к отцу не вошла. Легла, не раздеваясь, в постель, и проснулась в два ночи, когда пора было делать следующий укол.

      Тихо, чтобы не разбудить, открыла дверь. В свете ночника он лежал мертвый, открыв рот в последнем крике, на который никто не подошел.

      Женя опустилась на край кровати рядом с мертвым отцом. Коснулась руки – температура та самая, страшная – никакая.

      – Какой ужас. ..Як нему не вошла… Этот коридор…

      Картинка завершилась, все ее причудливые элементы сошлись. Она знала теперь, что до конца своей жизни будет видеть этот сон, а когда умрет, то попадет туда окончательно, и будет бежать по этому коридору в ужасе, в отчаянии, в отвращении к отцу, к себе самой, а в минуту счастливого отдохновения от вечно длящегося кошмара будет промелькивать навстречу милая Эмма с дымящейся сковородкой в вытянутой руке, серьезная и улыбающаяся, под деревянный стук каблуков, слегка запаздывающий относительно ее энергичного бега…

      Великий учитель

      В то время, когда Варварка называлась улицей Разина, а Библиотека иностранной литературы еще не переехала оттуда в новое здание в Котельники, Геннадий Тучкин начал серьезно и самостоятельно изучать немецкий язык и несколько раз в неделю приохотился туда