Очерк истории Литовско-Русского государства до Люблинской унии включительно. М.К. Любавский

интерес автора к проблеме социальных отношений в Русском государстве. Ответы на эти вопросы социальной истории М. К. Любавский решал в русле чичеринско-соловьевской «государственной» теории. Повышение социального статуса дворянства ученый связывал прежде всего с положением этого сословия, являвшегося основной силой военных сил государства, и особенно конницы, так необходимой в постоянных схватках «лесной» Руси с кочевыми и полукочевыми народами. Вместе с тем дворяне и дети боярские предстают в работах историка как класс, «прикрепощенный к военной службе»[91].

      Высшее общественное положение, которое занимала часть дворянства, М. К. Любавский правомерно считал наследием старого времени, традицией удельного периода. Здесь, с одной стороны, были представители аристократических слоев обедневших княжеских и боярских служилых родов (до XIV в.), с другой выходцы из простонародья «за службу» (особенно интенсивно с XVI в.)[92].

      В сочинении М. К. Любавского, помимо интересных частных наблюдений, ясно прослеживается желание работать в области исторической географии. Историко-географический элемент в этой работе весьма значителен: (наблюдения об особенностях положения дворянства в зависимости от района службы, своего рода «словесная карта Московского государства XVII в.»)[93].

      Из стен университета М. К. Любавский вынес прочные и глубокие знания, а также пристрастие к работе с первоисточниками, привитое Н. А. Поповым и В. О. Ключевским. Именно в университете Матвей Кузьмич завязал личное знакомство с учившимися вместе с ним Р. Ю. Виппером, П. Н. Милюковым, В. Е. Якушкиным, М. С. Корелиным. А с двумя последними на долгие годы установились прочные дружеские отношения.

      После отъезда товарищей из Москвы для М. К. Любавского наступила пора одиночества и творческих исканий. Даже одна мысль о гигантском предстоящем труде и цели его, не совсем еще ясной, приводила молодого ученого «чуть ли не к отчаянию». Он «погряз в книги. Естественно, что все другие интересы жизни отошли временно на второй план»[94]. Об этом М. К. Любавский не раз писал своему приятелю В. В. Розанову. Занятия историей учили критически мыслить, много работать, что, по словам самого Любавского, превращало его в Фому неверующего, который, «прежде чем не видит своего перста, не верит». Кропотливые изыскания в области исторической географии, работа над родословными книгами требовали огромных затрат времени и невероятного напряжения сил, тем более что заниматься по одной литературе Любавский не хотел и не любил.

      Уважение к факту-первоисточнику, своего рода преклонение перед ним, вытекало из позитивистских установок, впитанных на лекциях М. М. Троицкого представителя того течения в русской философии и психологии, которое соединяло позитивистские установки с религиозно-философскими учениями православной церкви. «В частности, почувствовал я, писал Любавский Розанову, необходимость факта при изучении истории… Только сумма реальных фактов, осмысленных должным образом, возбуждает в душе известное чувство, которое я считаю зиждительным

91

Там же. Л. 10 об.

92

Там же. Л. 3, 5–7,42 об.

93

РГАЛИ. Ф. 419. Оп. 1. Д. 527. Л. 22–22 об.

94

Там же. Л. 24–25.