Пленники замкнутой бесконечности. Владимир Царицын

Ты забыл о том, что должен сделать? Просыпайся, ты должен идти, – продолжал требовать голос.

      – Но я не хочу никуда идти. Мне хорошо здесь.

      – Тебе нельзя здесь оставаться.

      – Почему?

      – Я уже говорил тебе…

      – Что ты говорил?

      – Ты должен идти, чтобы кое-что сделать.

      – Но что? Я не помню. Скажи мне…

      – Ты должен вспомнить сам.

      – Я ничего не помню. Я даже себя не помню. Кто я?

      – Ты – это я.

      – Так не бывает.

      – Бывает, бывает, еще как бывает. Я это точно знаю: я знаю, что я – это ты. А я себя обманывать не стану. Зачем?

      – Но куда всё-таки я должен идти? Помоги мне вспомнить.

      – Я же уже сказал: ты это должен вспомнить сам. Не буду я тебе помогать. Не буду, и всё.

      Шёпот почему-то обиделся. Его долго не было слышно. Потом снова:

      – Проснись! Просыпайся, я сказал!

      – Как тебя звать?

      – Так же, как и тебя.

      – А как звать меня?

      – Вспоминай…

      Темнота стала редеть. Она стала похожа на ветхую тряпку, которую натянули на костяные пяльцы. Сквозь редкие нити пробивался свет, его становилось больше. Вместе со светом появились мысли.

      Кто я?

      Мысли медленные, тягучие, как патока.

      Я – человек. Как меня зовут? Не помню… Не могу вспомнить… Нужно постараться. Я вспомню. Обязательно. Я чувствую, что должен вспомнить. Пока не могу…

      Где я?

      Мысли быстрые, мечущиеся, пугливые, как зайцы.

      Я куда-то шёл. Я искал что-то. Что я искал?.. Какую-то дорогу…

      – Вот. Уже лучше! – снова этот шёпот. Теперь в нём удовлетворение.

      – Если бы света побольше… я бы тогда быстрее вспомнил.

      – Света? Чего проще? Глаза открой – будет тебе свет.

      Нити ветхой тряпицы расползлись. Света стало так много, что резануло глаза. Юноша закрыл их, но тут же снова открыл. Больно, но приятно. Мрак напоминает о смерти, свет – это жизнь.

      Меня зовут Айгур, вспомнил он.

      Что-то чёрное и лохматое возникло перед его глазами. Оно не было страшным, напротив – близким и знакомым. Гай… Верный дружище, Гай!

      – Гай, – прошептал Айгур.

      Пёс радостно заскулил. Парень с трудом поднял руку и вплел пальцы в лохматую гриву.

      – Ну-ка лежать, животное, – раздался голос за головой Айгура. – Твои кости еще не срослись.

      Голос был низкий и принадлежал, явно, старику. Айгур не понял, к кому обращались – к нему, или к Гаю, кого назвали животным?

      – Лежать, я сказал, – повторил старик. – Вот же упрямая псина! Никуда твой хозяин не убежит. Ему ещё рано бегать. Так же, как и тебе, между прочим.

      Старик приблизился к Айгуру, склонился над ним. Горбун увидел тёмное обветренное лицо в окаймлении белых, как снег, волос. Лицо было иссечено морщинами и шрамами, и тех и других было предостаточно. Однако коррективы, внесенные временем и стихиями