Кукловод. Александр Домовец

тут… этот…

      И, словно спохватившись, пытливо смотрит на Ефимия. Тот заглядывает в бесовские глаза царя, читает в них свою будущую судьбу, и, попятившись, в страхе кидается вон из комнаты. Напрасно ему вслед несутся крики: „Стой! Вернись!..“

      В диком ужасе Ефимий, бросив посольство, бежал в ночь и мрак. Два месяца он скитался по Германии без денег и крова – христарадничал. Он вспоминал страшный хрип царя, его красные глаза и синие губы, мгновенную перемену мыслей, и угрозу, которую прочитал во взгляде Петра. Он пытался понять, что же произошло в тот вечер, и чему он стал невольным свидетелем.

      А когда понял – похолодел.

      В тот же день Ефимий двинулся обратно в Россию. Он бродил по городам и деревням и без устали проповедовал. Повсюду, где собиралось больше пяти-шести человек, он заводил свою речь. И мало-помалу по Руси Великой стал разноситься слух: не царь Пётр Алексеевич сидит на троне, подменыш дьявольский это, правит нами антихрист в облике царском.

      Ефимий не заблуждался насчёт своей судьбы. Он знал, что рано или поздно донесут на него и схватят. Потому и арест свой, и заключение, и пытки воспринял как само собой разумеющееся…

      Царь слушал исповедь монаха с непроницаемым лицом. Нога его по-прежнему давила на грудь Ефимия.

      – Всё сказал? – спросил Пётр.

      – Всё, – безжизненно откликнулся Ефимий. Глаза его были широко открыты и уставлены в потолок.

      Пётр ослабил ногу.

      – И что мне теперь с тобой делать? – почти ласково спросил он.

      Монах слегка раздвинул бескровные губы в подобии улыбки.

      – Что хочешь, то и делай, – чуть слышно сказал он. – Но сначала ответь на вопрос.

      Пётр поднял брови.

      – Что за вопрос?

      – Ясно мне, что антихрист ты, – торопливо забормотал монах. – Ясно, что овладел ты душой и телом царя нашего, Петра Алексеевича. Но почему ты при этом не мог вспомнить меня – ни тогда, в Германии, ни сегодня?

      Теперь улыбнулся Пётр.

      – Видишь ли… При переходе из состояния в состояние порой случаются провалы в памяти. Вряд ли ты это поймёшь. Да и не успеешь.

      Он вгляделся в напрягшееся лицо монаха. Засопел. Каблуком высокого кожаного сапога быстрым и сильным движением раздавил беззащитно хрустнувшее горло.

      Вечером царь выпил больше обычного. В постели он рассказал Екатерине о сцене в пытошной. Не всё, само собой, но и этого делать не следовало. Однако Пётр давно уже заметил: рассказы о крови и пытках необыкновенно возбуждали Екатерину. Да как… Вот и в ту ночь она отдавалась ему столь восхитительно, что он понял: она чувствовала себя лежащей не под человеком – под антихристом. И страх её он ощущал, и вожделение, и болезненную похоть.

      Что-то она поняла про него в ту ночь. Умная женщина, хоть и из простых. А какая баба…

      – Перо мне. Бумагу, – еле слышно скомандовал Пётр.

      Придворные засуетились. Мигом принесли истребованное, и царь слабой рукой вывел: „Отдайте всё…“

      Пётр ещё раз окинул взглядом толпу. Кроме Екатерины, жалеть было не о ком.

      „Отдайте