Иерусалимцы. Дина Рубина

он, – раз, раз…»

      Прокашливается, вслушивается в шелест бегущей пленки и наконец торжественно произносит:

      – Самым счастливым днем в моей жизни был день, когда умер мой папа.

      После этой фразы он умолкает и долго сидит, нахохлившись, ковыряя вилочкой скатерть.

      – Это все? – наконец мягко спрашиваю я.

      – Да, – говорит он. – Почему-то мне казалось, что я буду говорить долго, долго…

      Я выключаю диктофон и пододвигаю к нему бокал.

      – Пейте пиво, Юлиан, – говорю я ласково. – Вы действительно непревзойденный миниатюрист.

* * *

      Звонит Губерман:

      – А я вчера в суде был. Я ж два года без прав ездил. Просрочил и не заметил. Так вот, явились мы с Сашкой Окунем. Он подошел к бабе-прокурору. Она как увидела его – Сашка же у нас красавец, – рот раззявила и мгновенно была готова из прокуроров перейти в адвокаты и даже сесть на скамью подсудимых. Сашка кивнул на меня и сказал ей: «Посмотри на него, он поэт, у него голова в облаках».

      Та взглянула на меня (а я только с самолета после российской поездки – рожа снулая, помятая) и говорит: «Вижу».

      Он и к судье подкатывался с теми же баснями. Судья говорит – ладно, если признает свою вину, я не стану лишать его прав, ограничусь штрафом… Ну, и присудил 180 шекелей.

      – Совсем немного! – заметила я.

      – О чем ты говоришь! Я готовился уплатить полторы тыщи… Теперь разницу пропью.

* * *

      Что касается правоохранительных органов – в их коридорах можно встретить уже много наших. Причем как по эту, так и по ту сторону закона.

      Миша, следователь Иерусалимского полицейского управления, приходит утром на работу. Перед дверью его кабинета сидит здоровенный мужик лет шестидесяти, рубаха расстегнута, на ней пятно крови. Вся волосатая грудь в расстегнутом вороте – синего цвета. То есть татуировка безгранична. Рядом с ним стоит девица лет двадцати с синяком под глазом.

      – Вы – Миша? – спрашивает мужик. – Нам до вас.

      – Миша! – говорит девица надрывно-плаксиво. – Посадите меня в тюрьму, Миша! Посадите меня в тюрьму!

      Миша открывает дверь и приглашает в кабинет мужчину.

      Тот садится в кресло удобно, крепко, раскидисто, кивает в сторону коридора и говорит:

      – Во! Видал?.. Воспитываешь дочь, растишь ее, лелеешь… А она папу – ножиком!.. Нет, вы, Миша, не подумайте, она хорошая девочка, я ее очень люблю. Но мне ж обидно – что она витворает! Вчера привела козла вонючего… Мало, что он ростом ниже ее, он еще и кавказец… Когда она за второй подушкой вышла, я просунул голову в дверь спальни, говорю ему: «Если ты кавказский человек, ты меня поймешь». Он говорит: «Борис Львович, я вас понял». И ушел.

      А наутро мы с ней посмотрели сериал, я говорю: «Шо, доця, налей-ка нам по стакану…» Выпили мы с ней, она вдруг говорит: «Ну, и до каких пор ты будешь блюсти мою нравственность?» Я говорю: «Давай, доця, еще по стакану выпьем». Она выпила и забыла тему… И вроде все тихо стало, но тут она принялася мене из гостиной музыкой выживать: «А ну, говорит, старый пидорас, вали в свою комнату, я здесь буду магнитофон слушать».

      И