Гуманная пуля. Книга о науке, политике, истории и будущем (сборник). Захар Оскотский

значение имел другой эксперимент карательных органов: в 1929–1930 годах группу заключенных авиаконструкторов во главе с Н. Н. Поликарповым и Д. П. Григоровичем заставили во внутренней тюрьме ОГПУ проектировать новый истребитель. Полученный результат – прекрасный для своего времени самолет И-5 со скоростью полета около 300 км/час – убедил в эффективности «шарашек». Значит, интеллект можно было использовать в наиболее удобной для властей форме: лишив его всех прав и окружив решетками и конвоем.

      К концу 20-х – началу 30-х в советской науке, да и во всей стране, остался один-единственный человек, который позволял себе открыто говорить то, что думает, и которому всё прощалось: великий физиолог Иван Петрович Павлов. Принудительное внедрение в науку вульгаризованного марксизма вызвало его резкий протест. В своих письмах руководителям страны он обвинял их в «величайшем насилии над научной мыслью», заявлял, что «диалектический материализм при его теперешней постановке ни на волос не отличается от теологии и космогонии инквизиции».

      Любому другому такие филиппики стоили бы головы. Павлова защищала всемирная слава. Да вольнодумствующий гений по-своему был и полезен режиму: его безнаказанность свидетельствовала перед всем миром о научных и гражданских свободах, якобы существующих в стране. Примечательно и то, что роль диссидента досталась именно ученому-естественнику. Философу, экономисту, историку, не говоря уже о писателе, не простили бы и сотой доли. Сразу уничтожили бы. А Павлов даже мог позволить себе не принять главу правительства, председателя Совнаркома Молотова, пришедшего не в тот час, когда они условились встретиться.

      Правда, не стоит, наверное, и впадать в крайность, представляя великого физиолога только яростным врагом системы, как это делают некоторые современные авторы. В перестроечные годы появились публикации, показывающие, что при всей оппозиционности Иван Петрович Павлов, если не сжился, то по-своему сработался с советским строем. Так, весьма теплое отношение было у него к С. М. Кирову. Его он выделял из остальной советской верхушки, доверял ему, принимал в любое время. Киров же, в свою очередь, всячески подчеркивал, что не вмешивается в творческие дела ученых (Сб. «Репрессированная наука» под ред. М. Г. Ярошевского, вып. II, СПб., 1994).

      А вот что писал Павлов в президиум Академии наук СССР в ответ на требование представить научный план возглавляемого им института: «Мы работаем без плана, увлекаемые, так сказать, током самого исследования… И это не только не мешает делу, а вернее сказать, способствует тому, что новый материал накапливается неудержимо» («Вопросы истории естествознания и техники», № 4, 1989). Прекрасно сказано, однако такой метод работы возможен лишь при условии неограниченного государственного финансирования и, что еще важнее в условиях дефицитной экономики, привилегированного снабжения. Видно, что и то, и другое И. П. Павлов, в отличие от дореволюционных времен, уже воспринимал, как само собой разумеющееся.

      А атмосфера