Мой друг Адольф, мой враг Гитлер. Эрнст Ханфштангль

военным. Он сравнивал движение сепаратистов и религиозную специфику баварских католиков с товариществом, которое возникало на фронте, ведь солдат никогда не спрашивал у раненого товарища о его религии, прежде чем перевязать ему рану. Он подробно останавливался на вопросах патриотизма и национальной гордости, в подтверждение своих слов приводя деятельность Кемаля Ататюрка в Турции и Муссолини с его маршем на Рим, случившимся тремя неделями ранее.

      Он обрушивался на спекулянтов, наживающихся на послевоенном дефиците. Помню, он сорвал бурю аплодисментов, когда раскритиковал их за трату иностранной валюты на импорт апельсинов из Италии для богатых, когда рост инфляции поставил половину населения на край голода. Он нападал на евреев, не столько на почве расизма, а за то, что те заполонили черный рынок и наживались на горе вокруг них – обвинение, которое нашло крайне благодарных слушателей. Потом он обрушился на коммунистов и социалистов за их стремление разрушить немецкие традиции. Все эти враги народа, объявил он, однажды будут beseitigt, буквально – ликвидированы или устранены. Это было идеально подходящее слово в тех обстоятельствах, и в нем я не увидел никакого зловещего подтекста. Я даже сомневаюсь, имело ли это слово для Гитлера то же значение, которое оно приобрело позже, но это длинная история.

      По мере приближения к основной теме своей речи он стал говорить быстрее, его руки эффектно отмечали главные моменты тезисов и антитезисов, сопровождая взлеты и падения его интонации, усиливая масштабность проблем и подчеркивая основные идеи. Иногда ему возражали. Тогда Гитлер слегка подымал правую руку, будто ловя мяч, или сгибал руки, и одним-двумя словами возвращал аудиторию на свою сторону. Его техника речи напоминала приемы нападения и защиты фехтовальщика или балансирование канатоходца. Иногда он напоминал мне искусного скрипача, который никогда не доводил движение смычка до конца, а всегда заканчивал слабым продолжением звука – мысли, которая не нуждалась в грубом словесном выражении.

      Я смотрел на присутствующих в зале. Куда девалась аморфная толпа, которую я видел всего час назад? Что внезапно захватило этих людей, которые на фоне катастрофического падения уровня жизни вели ежедневную борьбу за сохранение относительно приличного существования? Гул и звон кружек прекратился, они впитывали каждое слово оратора. В паре метров от меня сидела молодая женщина, ее глаза были прикованы к говорящему. Словно в религиозном экстазе, она перестала быть собой и полностью попала под колдовство абсолютной веры Гитлера в будущее величие Германии.

      Гитлер сделал паузу, чтобы промокнуть пот со лба и сделать большой глоток из кружки пива, переданной ему мужчиной средних лет, с темными усами. Это стало завершающим штрихом, личным посланием, которое послужило дальнейшим толчком к развитию энтузиазма солодовых мюнхенцев. Сложно сказать, сделал ли Гитлер этот глоток, чтобы дать аудитории возможность зааплодировать, или