Счастливый покойник. Анна Шехова

не приходится, – кивнул Кутилин. – Один, в своей комнате. Ничего не украдено. Во всяком случае, вдова говорит, что ничего не пропало. Да и не будет грабитель с повешением возиться. Ножом бы ткнул – и все.

      – Ограбление – не единственный мотив для убийства, – тихо сказал Колбовский, сам кляня себя за эти слова.

      – Оно так. Да только других тоже нет, – Кутилин покачал головой. – Кому бы это понадобилось? Наследникам? Им и так неплохо жилось. Сын уже почитай всеми делами заправлял. А дочь… ну, тут даже говорить смешно! Жила у отца как у Христа за пазухой.

      – Это она вам говорила? – не удержался от вопроса Феликс Янович.

      – Нет, я ее пока не видал, – покачал Кутилин головой. – Она как про смерть отца узнала – так чуть в обморок не грохнулась. Слегла и не встает. Так, во всяком случае, мачеха сказала.

      – А сама мачеха, стало быть, покрепче будет? Держится? – хмыкнул Феликс Янович.

      – Гривова? Ну, Варвара Власовна – женщина недюжинного здоровья. Крепкая как сосна и упрямая как черт. Когда вопросы задавал – накинулась на меня, как фурия! Чуть не растерзала. А сама – ни слезинки, между тем.

      – А почему накинулась-то? – удивился Феликс Янович.

      Половой принес чай. Дождавшись, пока мальчишка уберется подальше, Кутилин понизил голос.

      – Да не верит, что муж с собой покончил. Кричит, что убили.

      – Я даже догадываюсь, почему, – медленно и словно нехотя сказал Колбовский.

      – И почему же? – Кутилин прищурился и оставил стакан.

      – Он был слишком счастлив, чтобы покончить с собой, – задумчиво протянул почтмейстер.

⁂

      Двухэтажный основательный дом Гривова стоял на Ка-й улице, прямиком выходящей на рыночную площадь. На первом этаже, как водится, размещалась лавка, где торговали высококачественным сукном и прочими тканями. Несмотря на страшную новость, лавка была открыта, и через окно был виден стоящий за прилавком бледный и мрачный Тит Васильевич, управляющий Гривова. Видно, несчастная вдова все же не настолько страдала из-за смерти мужа, чтобы застопорить семейное дело. Обойдя дом с другой стороны, Феликс Янович позвонил у дверей. Не прошло и минуты, как ему открыла белая как молоко горничная Глаша.

      – Ох, Феликс Янович, – обрадованно выдохнула она, словно явление начальника почты могло что-то изменить, – как же хорошо!

      – Чего же хорошего, душечка? – искренне удивился Колбовский.

      – А барыня только-только вас поминала, а вы уже и явились, – пояснила Глаша. – Говорила, что, мол, если кто-то и способен понять ее, так это вы.

      Озадаченный Колбовский прошел за Глашей в гостиную, где ему навстречу едва ли не с распростертыми объятьями кинулась Варвара Власовна.

      – Феликс Янович! Голубчик! Вы – мой ангел!

      Колбовский, которого даже в детстве никто, включая его добрейшую матушку, не называл ангелом, почувствовал себя не в своей тарелке и уже начал жалеть, что явился.

      – Я, собственно, услышал… И хотел выразить свое соболезнование, – неловко начал он,