была написана мелкими буковками немецкая фраза. Шура прочитала:
«Душа любит того, кто похож на ее тело». – «Как это понять?» – через паузу спросил Анатолий. Шура думала не о душе и теле, а о том, как могла немецкая фраза залететь в Чукотское море. О том, кто жил в доме прежде. «Разве моя душа похожа на твое тело? – допытывался Анатолий. – И вообще – как душа может быть похожа на тело?» – «Вот что! – вдохновилась Шура. – Мы сейчас распланируем наше жилище: где что у нас будет стоять…» – «Давай!» – обрадовался Анатолий. Шура на куске карты черной сангиной быстро набросала план дома и начала рисовать мебель, оживленно давая Анатолию пояснения: вот здесь у стенки будет шифоньер, здесь – плита, здесь – педальный рукомойник с раковиной, в зале – книжные полки, круглый стол, диван с подушками, люстра… А Анатолий в это время куском школьного мелка набрасывал свое: стол, который он соорудит из досок, диванные валики вдоль стен, как кресла, удобно и оригинально, только надо вынести их из чулана и как следует выбить, сундуки на кухне, в них хранится посуда, как дома у мамы – бабы Пани, за окном на березе скворечник, из которого высовывается клюв удода… Нарисованное Шурой осталось на бумаге (а позже появилось и в доме), а начерченное Анатолием белым мелом по белому осыпалось и стало прозрачным. Как будто сразу выцвело под палящими лучами Шуриных желаний. Черные ряды книг выстроились на полках, закрыв белые ящики с Толиной рассадой. На черном столе, покрытом прозрачной маминой скатертью с тонкими кружевами, стоял белый пирог, но его закрыла черная ваза с черными цветами. На месте прозрачного аквариума с мелковыми рыбками на подоконнике появились горшочки с геранью. В детской Толя нарисовал двух прозрачных карапузов, а Шура – две черные кроватки. Прозрачные вещи Анатолия не уцелели: Толино солнце в окне закрыли две черные занавески. Толин рисунок выпал как снег и растаял как снег под черной сангиной, которая, согласно плану, оживала на глазах – и шифоньер был куплен, и диван, и педальный рукомойник…
Волосы у Шуры были пышные, длинные, до нежной выемки под коленями. Анатолий расчесывал ее волосы ореховой расческой сверху донизу. Волосы искрились в ребрах расчески. Под затылком младенческие завитки, Анатолий дул на них. Тоненькие чистые проборы умиляли его. Шура разрешала ему забавляться с косой. Он плел ее как у них в деревне, на девять делянок. Сначала туго, потом сплетая пряди слабее, чтобы коса была ровной. Кончик косы насаживал на перламутровый, с серебряной пуговкой треугольник, принадлежавший когда-то его молодой матери. Какие волосы! Он дышал через них. Плел не одну, а двенадцать кос, укладывая их баранками на затылке, за ушами, на макушке…Перевивал пряди стеклярусом, вплетал в них живые цветы. Пропускал через пальцы, укладывал колосом над затылком, обвивал косой голову, как короной. Даже когда они, обнявшись, прогуливались вдоль деревни, боялся выпустить прохладную Шурину косу из рук, обвивал ею свою шею… Но почему-то разговора у них не получалось настоящего. Шура ускользала
