Лик скрытый. Иван Шмелев

с бабами стреляли по вас в затылок? – не сдерживаясь и досадуя, что говорит это, сказал Сушкин.

      – Не знаю-с, не знаю-с… – обидчиво сказал капитан в сторону и заерзал.

      Сушкин взглянул на его истомленное лицо и подосадовал, – зачем растревожил человека. Спросил себя: «а сам-то я, действительно ли такой, каким представился? А прав все-таки я».

II

      Сушкин полез спать. Поглядел в окно. День был сумрачный, с оттепелью. Густые серые облака лежали низко над темным лесом. Ни утро, ни вечер.

      «Где-то теперь синее небо? – подумал он о Наташе. – Там, должно быть, синее небо».

      Он сунул под голову кожаную подушку, свою походную «думку», и скоро уснул. Но только уснул, – резкий толчок от груди в голову вскинул его на койке. Он в испуге открыл глаза и понял, что это то самое, что бывало с ним часто последнее время, – нервное. Поезд стоял. Офицер, напротив, теперь не спал: он лежал на локте и глядел на Сушкина желтым пятном лица. Капитану внизу, должно быть, надоела струившаяся за окном свинцовая муть: он опустил шторку, и в купе стало совсем сумеречно.

      – Однако, как вас встряхнуло… – сказал офицер.

      – Да, проклятый невроз.

      – Ранены были?

      – Пока нет, – сказал Сушкин, – хоть работать пришлось порядочно. А вы ранены… – заметил он, что левая рука офицера была на черной повязке.

      – Так, несерьезно.

      Завозившийся внизу доктор поднялся и тронул за ногу офицера.

      – Не грех и Шеметову окреститься… – сказал он любовно. – Прощай, капиташа, слезаю.

      – Прощай, миленок… – сказал офицер, пожимая руку. – Да не дури, право, там…

      Доктор ушел.

      – Вы… Шеметов?! – радостно удивленный сказал Сушкин, привставая на локте, чтобы лучше видеть.

      И увидел очень худое, желтоватое лицо, в черных усах; не то, какое он ожидал увидеть, когда услыхал фамилию. Но было что-то в этом невеселом лице, чего он не мог сразу определить.

      – Я много слушал о вас чудесного, капитан! – сказал он восторженно.

      – Ну, чего там чудесного! Работаем, как и все.

      Офицер лежал на правом боку и скучно смотрел, подперев щеку.

      Вот он какой! Это он выкинул свою батарею на голый бугор, сбил батарею противника и разметал насунувшуюся бригаду, доводя до картечи. Это он дерзко вынесся на шоссе, в тылу, нежданным ударом опрокинул и сжег обоз, гнал и громил с двумя подоспевшими эскадронами знаменитый гусарский полк и ветром унесся, расстреляв все снаряды. И еще многое. Так вот он какой, Шеметов!

      – Зубы болят… поганство! – сказал Шеметов, почвокивая.

      – Теперь отдохнете… – радуясь встрече, даже с нежностью сказал Сушкин.

      – Это давно, сниму скоро… – приподнял Шеметов руку в повязке. – Мать хоронить еду.

      И вдумчиво посмотрел в глаза. «Вот почему он скучный», – подумал Сушкин.

      – У вас мать жива?

      – Жива. Моя мама еще не старая. Была больна, как раз к ней и еду.

      – Так.