Зимний скорый. Хроника советской эпохи. Захар Оскотский

ты, воображенье,

      Как оборванное движенье?

      Неужели ты между живых,

      Как в музее фигур восковых?..

      В тот декабрьский вечер 1964-го они купили с Мариком бутылку сладкого портвейна. Решили, что хватит им троим. Шли к димкиному дому, перепрыгивали через сугробы, болтали. Григорьев радовался: он встретился с Мариком, сейчас увидит Димку и, наверное, Стеллу. Это было подобно освобождению от Нины хоть на короткий срок. Снова они соберутся вместе, ничто не прервалось, им будет хорошо.

      Но с самого начала всё покатилось плохо. Стеллы не было дома, а Димка сидел уже подвыпивший и какой-то взвинченный.

      Григорьев не хотел при Димке говорить об учебе. Но Марик, едва отхлебнув из своего стакана, заговорил, как назло, именно об этом. Стал расспрашивать Григорьева, сколько у них часов высшей математики, по какому учебнику занимаются. И снисходительно отметил, что у них часов вдвое больше, и учебник – не Берманта (это для домохозяек), а Фихтенгольца или Смирнова – самые сильные курсы, на уровне университетского матмеха.

      Григорьев видел, как томится захмелевший Димка, и пытался увести разговор на общее, соединить всех троих.

      Но Димка вдруг сам перебил Марика:

      – Да брось ты, Тёма, про свою науку! Хочешь анекдот? Из серии «Когда в кинотеатре погас свет»!

      Потом, оставив Марика, они вдвоем с Димкой вышли на лестницу покурить. Григорьев стал спрашивать, поступил ли Димка в изостудию. Тот курил, поплевывая, и говорил рассеянно, будто сквозь разговор думал о своем. Расслышал про изостудию, отмахнулся:

      – Пошел было, да бросил.

      – А как же будешь к экзаменам готовиться? – спросил Григорьев. – В институт?

      Димка поморщился:

      – Да ну… В живописный уж точно больше не сунусь. Мне про их конкурс всё объяснили. В этом году на двадцать мест одиннадцать человек поступало блатных, – ну, художников дети, начальников, всё такое. Да еще пятерых из союзных республик принимали, по направлениям. Тоже блатных, конечно. Только четверых брали, как они у себя называют, «с улицы». Это мы всей толпой на четыре места ломились! Что, не веришь?

      Верить, конечно, не хотелось. Но что-то подсказывало: Димка, а вернее тот, кто всё это Димке рассказал, – не врет. Может быть, преувеличивает немного с досады, но не врет.

      – Да и видел я работы ихних выпускников, – сказал Димка, – ходил на выставку. «Строители Братской ГЭС», «Строители ЛЭП-500», «Строители нового города». Фотографии раскрашенные!.. Ладно, по весне – один хрен – всё равно в армию заметут, – и Димка, дурачась, пьяновато пропел: – Говоря-ат, не повезет, если черный кот дорогу перейдет!..

      Это была самая популярная песенка минувшей осени. По радио она звучала каждый день. В музыкальных магазинах замученные продавщицы вывешивали объявления: «Пластинки "Черный кот" нет!»

      – А пока наоборот – только черному коту и не везет, – уже мрачно закончил Димка. – Ладно, отслужу – посмотрим! – и вдруг снова ухмыльнулся, хлопнул Григорьева по плечу: – Ты что, из-за меня такой кислый?

      Они вернулись в комнату. Как раз тогда и появился в телевизоре Косыгин. Григорьев стал было к нему прислушиваться, но тут Марик, кивнув на экран, заговорил о том, что в наше время надо