Али-Баба и сорок разбойниц. Шахразада

поспешно, бесстыдно, лихорадочно.

      – Вот так… скачи, детка… быстрее, сильнее…

      Он поднимал ее вверх и почти швырял вниз, в унисон с собственными толчками, и вскоре Зульфия уже не помнила себя. Стремясь в бешеной скачке достичь пика наслаждения, она напрягалась изо всех сил. Сейчас беспощадное пламя поглотит ее, сожжет и ничего не останется, кроме рук Джафара, подгоняющих ее, вскидывающих в безжалостном, непрекращающемся ритме.

      Ее тело пылало и вздрагивало, плоть словно приобрела собственную жизнь, дрожа, трепеща, растворяясь и плавясь. Крик наслаждения рвался из горла: долгий, бесконечный миг наслаждения наконец настиг Зульфию, изнурительный, неистовый, яростный, ожесточенный, отчаянный.

      Джафар сжимал жену в объятиях, ловя губами ее всхлипы, но вскоре понял, что больше не может сдерживаться. Охваченный безумным возбуждением, граничащим с помешательством, он стиснул зубы, но сладость ее жаркого тугого тела лишила его остатков самообладания. Джафар исступленно вонзился в нее в последний раз, выкрикивая что-то несвязное, уносимый волнами буйной жажды, захлестнувшей его. Даже в судорогах освобождения он смутно ощущал восхитительные захваты-сжатия ее тесных ножен вокруг его меча.

      Джафар, обессилев, обмяк в кресле, все еще сжимая льнувшую к нему Зульфию. Прошла не одна минута, прежде чем он наконец смог пошевелиться. Она все еще обнимала его, и тела их до сих пор не разъединились. Джафар с трудом поднялся, отнес Зульфию на кровать и вновь подмял под себя. Все еще погруженный в ее влажное теплое лоно, он придавил жену к ложу и осыпал поцелуями раскрасневшееся лицо с нежностью, такой же опустошительной, как пролетевшая над ними буря страсти.

      – О звезда моя…

      У Зульфии едва хватило сил улыбнуться. Как можно не простить его за изощренную атаку, если она сама с такой готовностью и радостью отдается этой бесконечной игре!

      – Мужчина любит, – пробормотал он, – когда его любимая женщина становится неистовой и безудержной.

      Зульфия мгновенно замерла.

      – А я твоя любимая женщина, Джафар?

      Он устало опустил ресницы.

      – Ты моя жена…

      Макама седьмая

      Зульфия подсыпала горячих углей в жаровню и собралась готовить мужу бодрящий напиток. Она представляла, что сейчас появится Джафар, поцелует ее возле уха, как она любит, и скажет что-то ласковое.

      Вот послышались шаги любимого. Но слова, которые он произнес, были вовсе не ласковыми.

      – О Аллах, опять это молоко… Глупая женщина, ну сколько раз можно говорить, чтобы ты меня не поила этой гадостью!

      – Но, Джафар, свет очей моих, ты раньше мне никогда этого не говорил…

      – Не спорь с мужем, несчастная… Ладно уж, сейчас я выпью эту дрянь, но запомни – больше никогда не готовь для меня молоко!

      – Повинуюсь, мой любимый…

      – И не смей называть меня так! У меня есть имя, слышишь ты, имя, данное мне моими почтенными родителями! А ты, должно быть, совсем их не уважаешь, если не хочешь меня называть так, как придумали