Цветок под ногою. Леонид Андреев

что-то такое радостное, такое светлое, какого никогда еще не происходило на печальной, грешной и страдающей земле.

      – А-ах! – пронесся тот же замирающий стон, когда крылышки ангелочка коснулись Сашки.

      И перед сиянием его лица словно потухла сама нелепо разукрашенная, нагло горящая елка, – и радостно улыбнулась седая важная дама, и дрогнул сухим лицом лысый господин, и замерли в живом молчании дети, которых коснулось веяние человеческого счастья. И в этот короткий момент все заметили загадочное сходство между неуклюжим, выросшим из своего платья гимназистом и одухотворенным рукой неведомого художника личиком ангелочка.

      Но в следующую минуту картина резко изменилась. Съежившись, как готовящаяся к прыжку пантера, Сашка мрачным взглядом обводил окружающих, ища того, кто осмелится отнять у него ангелочка.

      – Я домой пойду, – глухо сказал Сашка, намечая путь в толпе. – К отцу.

III

      Мать спала, обессилев от целого дня работы и выпитой водки. В маленькой комнатке, за перегородкой, горела на столе кухонная лампочка, и слабый желтоватый свет ее с трудом проникал через закопченное стекло, бросая странные тени на лицо Сашки и его отца.

      – Хорош? – спрашивал шепотом Сашка.

      Он держал ангелочка в отдалении и не позволял отцу дотрогиваться.

      – Да, в нем есть что-то особенное, – шептал отец, задумчиво всматриваясь в игрушку.

      Его лицо выражало то же сосредоточенное внимание и радость, как и лицо Сашки.

      – Ты погляди, – продолжал отец, – он сейчас полетит.

      – Видел уже, – торжествующе ответил Сашка. – Думаешь, слепой? А ты на крылышки глянь. Цыц, не трогай!

      Отец отдернул руку и темными глазами изучал подробности ангелочка, пока Саша наставительно шептал:

      – Экая, братец, у тебя привычка скверная за все руками хвататься. Ведь сломать можешь!

      На стене вырезывались уродливые и неподвижные тени двух склонившихся голов: одной большой и лохматой, другой маленькой и круглой. В большой голове происходила странная, мучительная, но в то же время радостная работа. Глаза не мигая смотрели на ангелочка, и под этим пристальным взглядом он становился больше и светлее, и крылышки его начинали трепетать бесшумным трепетаньем, а все окружающее – бревенчатая, покрытая копотью стена, грязный стол, Сашка, – все это сливалось в одну ровную серую массу, без теней, без света. И чудилось погибшему человеку, что он услышал жалеющий голос из того чудного мира, где он жил когда-то и откуда был навеки изгнан. Там не знают о грязи и унылой брани, о тоскливой, слепо-жестокой борьбе эгоизмов; там не знают о муках человека, поднимаемого со смехом на улице, избиваемого грубыми руками сторожей. Там чисто, радостно и светло, и все это чистое нашло приют в душе ее, той, которую он любил больше жизни и потерял, сохранив ненужную жизнь. К запаху воска, шедшему от игрушки, примешивался неуловимый аромат, и чудилось погибшему человеку, как прикасались к ангелочку ее дорогие пальцы, которые он хотел бы целовать по одному и так долго, пока смерть не сомкнет его уста