Зачин. Александр Бергельсон

касается её будущего, то оно выше всего, что может нарисовать себе самое смелое воображение.

      Бенкендорф Александр Христофорович, шеф корпуса жандармов, Главный начальник III отделения Собственной Е. И. В. канцелярии

      – — – — – — – — – — – — – —

      По дороге, босые ноги, которые года, неведомо куда, равно как неведомо откуда, среди прочего люда брёл человек бродячий, повсюду ходячий.

      Перекати поле, всюду ему воля: который год вот так вот идёт, песню поёт.

      Хочешь, слушай, не хочешь – не слушай, короче – сам решай, а другим не мешай.

      «Из того ли то из города из Мурома,

      Мимо села да Карачарова

      Шли дорожкою купцы да ох богатые,

      А товары у них были иноземные,

      Вышли те купцы по утрени из Мурома,

      Да к обедене поспеть хотели в стольный Киев-град…»

      Песенка была старинная.

      Ещё прадеды нынешних селян говорили, что их прадеды от своих прадедов её тыщу раз слыхали.

      Вот только слова постоянно менялись.

      Впрочем, они и по нынешним временам – каждый раз другие, едва кто возьмётся петь её, песню эту, хоть на один голос, хоть на два, хоть хором.

      Обновляются слова песни соразмерно происходящим событиям.

      Словно кто-то специально сидит в исключительно для этой цели отведённом тайном месте, да и придумывает к старым песням слова новые, делам в Мире соответственные.

      «Выходили разбойнички из лесу,

      Добры молодцы разудалые,

      На скаку коней останавливали.

      Забирали товары иноземные.

      Ой, лихи года, время тяжкое:

      Нет дороги прямоезжыя до Киева,

      Ой, лютуют по дороженьке разбойнички!..»

      – Да знаю я, кто это сочиняет. – Сказал Васятка-Косой, щуря единственный глаз свой на солнце. – Вон, когда мы ходили Кыхан-хана воевать, с нами один такой писала как раз увязался.

      – И чо? – Спросил Ильюха.

      – Да ни чо. Человек, как человек. Хотя, конечно, не без странностей. Он на каждом привале, как мы к трапезе садились, за нами всё до словечка на грамоты берестяные карябал, Помню, когда мне глаз стрела басурманская вышибла, писала этот мне ба-а-альшой бакшиш обещал, если я всем рассказывать стану, как меня в бою неравном семь сотен батыров ихних кривыми саблями рубали. Да ещё о том, как я от них геройски отбивался одним прутиком осиновым, ибо меч мой вострый обломился, блин, по самую рукоять ещё в первые пять мгновений сечи страшной с ворогом лютым. – Васятка широко улыбнулся. – И подхватил я, значит, прутик осиновый с земли-матушки, и пошёл им вражин отмахивать. А в прутике том – три метра длины, направо махну – улочка, налево – переулочек…

      – Вона, как. – Заворожено прошептал Ильюха.

      В руке Ильюха вертел ножик.

      Хороший, кстати говоря, ножик-то: плохих батя Ильюхин, кузнец Иван Тимофеевич, сроду не делал, так как плохих – не умеет.