Псих. Часть 1. Арчер Свипи

ший силуэт в одиночестве бродит по окраине города.

      Потёртые светло-коричневые ботинки со сбитыми носами шуршат по асфальту, звук шагов отражается эхом от стен домов, звук шагов варварски разрывает тишь одиноких улиц.

      «Человек – разрушитель, человек – шумный ребёнок, сеющий хаос, – подумал Мики, когда спугнул мирно спящего кота у мусорных баков, виновато полушёпотом сказав ему вслед: “Извини”. Социофоб, временами просыпающийся в сознании Мики твердил – с животными все проще: они не лгут, не предают, они такие, какие есть, и этого не стыдятся, они не боятся показывать чувства, вся их быстротечная жизнь – это сплошное проявление искренности, от рождения, встречая радостно солнечные лучи сонными глазками, и до момента, когда эти глазки наполнятся грустью и навеки закроются». Человеку, как бы это глупо не звучало, было стыдно перед животным.

      Настроение у Мужчины было крайне подавленное, и все вокруг начинало иметь смысл, если даже его там и не было.

      В осеннем воздухе летала дымка спокойствия. Даже не верится, что этот сумасшедший город с вечно бегающими, суетящимися людьми – хомячками, вертящимися в золотом колесе – клетке с целью материализовать свои ожидания от этой жизни, подкрепляя это завышенными амбициями, может быть таким беспечным. Купаясь в реках долгов, обещаний, ссор, слез о неразделенной любви и засыпая эти реки песком из алкоголя, нервных срывов и наркотиков, «хомячки» ощущают себя живыми, только лишь когда песок, падая, образует остров страсти, сплетения двух тел, отдыха, кружки горячего кофе напротив монитора. Этот островок из песка носит имя – дом. Ночь – это то время, когда все хомячки скидывают свои маски, приклеенные социумом, скидывают пиджаки и платья и облачаются в истинные нежные шкурки и, улыбаясь, выходят на улицы, смотрят сериалы или, уткнувшись в книгу, жадно впитывают истории, написанные уставшим мечтателем, спасающимся от этого мира в своём идеальном измерении, или сумасшедшим, это уже с какой стороны взглянуть. Ночь – это лишённая лицемерия дама, стучащая в дверь и предлагающая корзину, наполненную мыслями, весельем, мечтами, сексом, безрассудством и свободой – всем тем, чего так не хватает уставшим хомячкам, все самое великое, а также ужасное, рождается, покуда никто не видит, и ночь – это именно та зона слепоты.

      Мики наслаждался этой ночью как никогда, впитывая прохладный воздух и пиная листья, время от времени попадающиеся под ноги.

      С каждым шагом Мики приближался к месту, где прожил большую часть своей жизни. Каждый дом, каждый камушек был до боли знаком-ностальгия. Вот это отверстие в стене от дроби оставлено мужичком, который в пьяном угаре пытался заставить спуститься к нему жену и с ним поговорить, пальнув при этом из охотничьего ружья в стену и разбив камнями пару соседских окон. Жена мужчины была крайне удивлена, вернувшись из продуктового магазина, застав мужа в компании полицейских, ещё большее удивление было у самого дебошира, когда, протрезвев, он осознал, что дома никого не было и он, поднявшись к себе в квартиру, взял ружье и, спустившись вниз, кричал и пугал людей. А все соседи… Не надо было рассказывать сплетни пьяному человеку об изменах жены, которые они же сами и придумали. Сплетни – это вечная проблема небольших городов, где каждый пятый человек – твой знакомый.

      В конце улицы виднелись очертания старого полуразрушенного здания театра, освещённого яркими, противными, рыжими фонарями. Здание было давно заброшено, и единственными посетителями «представлений» была местная шпана, прячущаяся от подростковых проблем по тёмным углам с бутылкой чего покрепче. Театр – институт становления личности. Именно тут дети понимали всю бренность жизни и превращались из мальчиков и девочек в мужчин и женщин, наполняя стены развалин стонами под звуки музыки из динамиков телефонов и переносных колонок. А если забраться по деревянным перекрытиям на крышу, то можно было устроить свидание под звёздами или переночевать.

      Это было уникальное здание: отель, притон, школа жизни, место рождения и проживания большинства субкультур города. Театр признали исторически важным объектом, не могли его снести и также не могли отремонтировать из-за отсутствия финансирования и наличия дорогих машин и загородных домов у членов управления городом. По мнению Мики это было взаимосвязано. Театр выглядел как нечто выбивающееся из общей картины города, то, что всем своим видом выдвигает протест против системы и не поддаётся изменению и времени, оставляя за собой право называться носителем своего, присущего лишь ему, своеобразного, аутентичного внешнего вида.

      Серые переулки сменились яркими вывесками. Повсюду светились таблички – вывески, заманивающие заблудшие души.

      – Да…, – вздохнул Мики, – трудно представить, что когда-то это было очень даже приличное место. Вместо этого мотеля, скажем, была школа для одарённых детей, – произнёс Мики, проходя здание из красного кирпича с полукруглыми окнами на верхних этажах. Когда-то семейка Мордео проживала в этом квартале в уютной квартирке, где по утрам играла музыка и пахло кофе, а по пятницам утром Мария – жена Мики – готовила блинчики, напевая песни, игравшие в тот момент по радиоприёмнику.

      Её голос был завораживающим, живым, наполненным красками, как будто. Иногда казалось,