Ричард Длинные Руки – штатгалтер. Гай Юлий Орловский

попытался заговорить, из горла вырвался стон. Он повернул голову, взгляд внимательный, сочувствующий и насмешливо брезгливый, как мне показалось.

      – Очнулся, – проговорил он с непонятной интонацией, и я понял, что это все-таки женщина. – Даже не знаю, чего в тебе больше, живучести или глупости?

      – Завидовать нехорошо, – прохрипел я.

      – Да, – ответила она ясным голосом, – нам остается только завидовать. Или наконец-то все это… прекратить.

      – Я одарен щедро, – прошептал я и закашлялся, выплевывая черный дым сгоревших внутренностей и чего-то еще, похожее на черные угли. – Во мне и мудрость, и глупость, и что-то еще, до чего еще не дорылись.

      Она проговорила так же неспешно:

      – И все-таки глупостью одарен больше… Потому не могу понять, как вы сумели выжить все это время?

      Я проговорил слабо:

      – Не напоминай… Ну сглупил, сглупил… Дурак потому что. Не подумал. Это ж слабые думают, а я ж герой. Для героя думать – позор. Кто ж знал, что ты там… живешь, что ли?

      – Еще мгновение, – ответила она, – от тебя не осталось бы и пепла.

      Я передернул плечами.

      – Честно, это впервые. Наверное, давно уже поступаю только умно? Потому неизрасходованной дурости поднакопилось, чтобы потом… р-р-раз! Значит, надо дурить каждый день понемногу, чтобы потом вот так не сорваться.

      Она усмехнулась.

      – Интересная философия. Это философия, да?

      – Конечно, – заверил я. – Чистосортная, выдержанная и настоянная. Как чугунная слеза ребенка.

      Она произнесла задумчиво:

      – Я так и подумала.

      Глава 3

      Я осторожно поднялся, слабость во всем теле, но не шатает, шагнул ближе и со всей деликатностью сел рядом. Она не шелохнулась, продолжая все так же смотреть задумчиво вдаль.

      – Красиво? – спросил я.

      Она чуть кивнула.

      – Да. Но когда русло проходило во-о-он там, где те горы, было еще красивее. А здесь на берегу рос лес.

      – Сосновый? – спросил я.

      – Нет, – ответила она ровным голосом, – в основном березы.

      Я кивнул.

      – Понятно. Голосемянные. А хвощи и плауны нравились?

      Она повернула голову и посмотрела мне в глаза.

      – Это те… большие, как деревья, папоротники? Нет, в них было что-то… слишком простое. Большие, но простые.

      – Хорошая оценка, – сказал я с одобрением. – И зверьки тогда бегали огромные, как дома, но простые. Сейчас выродились в ящериц, потому что миром правит тот, кто сумел усложниться. Верно?

      Она не сводила с меня взгляда.

      – Кажется, я понимаю, к чему ты. Мы слишком простые? Как те исполинские жабы и ящерицы?

      – Ты не простая, – сказал я, неуклюже уклоняясь от прямого ответа. – Ты же как-то сумела.

      Она снова устремила взгляд на медленно перекатывающиеся волны, голос прозвучал глухо и безжизненно:

      – Таких очень мало. Творец предостерегал нас от гордыни, но она продолжает все еще расти в каждом из нас.

      – Повод есть, – сказал