Был такой случай…. Николай Кошкин

оду были делом обычным, художественная самодеятельность процветала в любой конторе. А уж районную больницу, куда я попал по окончании института, без неё невозможно было себе и представить.

      Надо сказать, что стараньями главврача самодеятельность наша была очень даже приличной. В большом коллективе нашлось немало талантов, и возглавлял их чудесный знаток своего дела, художественный руководитель Владимир Антонович. Апофеозом его искусства был хор, в который входило десятка два весьма неплохих голосов. Хор выступал перед каждым праздником и брал призы на престижных конкурсах, так что начальство им справедливо гордилось. И всячески старалось укрупнить и улучшить. Поэтому все, кто вливался в трудовой коллектив, обязательно проходили прослушивание.

      Надо сказать, что я не особенно музыкален. Если голос ещё какой-то и есть, то слух отсутствует напрочь. В детстве, когда на меня находило желание петь (а делал я это громко и долго), меня тактично просили уйти в дальнюю комнату и этим создать иллюзию большого театрального зала. И вот подходит ко мне профорг и приказывает явиться на репетицию. Возраженья не принимаются…

      Хор собирался в одноэтажном домишке на самом краю больничного городка. Уже на подходе к нему я услышал стройные голоса и слегка возгордился тем, что скоро и я гряну вместе со всеми что-нибудь очень красивое. Владимир Антонович с аккордеоном в руках сидел ко входу спиной, а перед ним, на длинных скамейках, расположились счастливые обладатели голосов.

      – Николай Александрович! – приветливо вскрикнул он. – Очень приятно вас видеть. Вы каким голосом поёте?

      Признаться, о том, что голоса в хоре бывают разные, я прежде не знал. И потому сказал просто и честно:

      – Своим…

      Все восприняли это как шутку и дружно заржали. А музыкальный руководитель торжественно произнёс:

      – Ну, тогда попробуйте первым голосом.

      И посадил меня между хирургом и окулистом. Всю полноту оказанной мне тогда чести я осознал лишь потом, когда на концерте услышал их выступления, достойные оперной сцены.

      Итак, мы грянули песню. Пел я громко и от души, и не сразу понял, что же не так, почему мои партнёры по первому голосу улыбаются, а Владимир Антонович морщится, как от укола.

      – Николай Александрович, – тактично сказал он мне, – постарайтесь как следует. Давайте, спойте один…

      Я честно спел. Потом ещё один раз и ещё. С каждой попыткой худрук морщился больше и больше, и, наконец, страшно стесняясь, сказал:

      – Вы извините, но давайте пересадим вас ко вторым голосам…

      Мне было, в общем-то, безразлично, и я устроился на соседней скамейке, где восседала большая часть певцов. Здесь дело пошло быстрее. Спеть в одиночку меня попросили всего лишь два раза. А потом Владимир Антонович, покраснев от смущения, извинился и попросил пересесть к третьему голосу. До моего появления он действительно был один – здоровенный реаниматолог, мужик пожилой и отчаянно громогласный. Когда мы спели вдвоём, руководитель хора печально сказал:

      – Простите, пожалуйста, но давайте больше не будем пробовать… Вы идите, а если что, я вас найду… Только не обижайтесь…

      Обижаться я и не думал. Что пение – занятие не моё, я хорошо понимал. Но на этом история не закончилась.

      Дня через три ко мне подошла старшая медсестра и строго сказала:

      – Доктор, вы почему на хор не ходите?

      – Я ходил, – серьёзно ответил я. – Меня руководитель назад отправил.

      – Ничего не знаю! Звонил главный врач, так что идите. Репетиция в три.

      И вот я опять вхожу в знакомую комнату. Лица хористов при моём появлении расплылись в улыбках, третий голос приветственно замахал мне рукой. Владимир Антонович выглядел растерянным и испуганным. Предупреждая его вопрос, я бодро воскликнул:

      – Меня снова прислали! Теперь старшая медсестра!

      – М-да… – промямлил руководитель. – Идите назад, пожалуйста… Только не обижайтесь…

      Я заверил, что обид никаких быть не может, вернулся к себе в отделение и доложил, что в хор меня снова не приняли. И спокойно продолжил работать. Только не долго.

      Примерно через неделю заведующий отделением строго спросил:

      – А почему вы на хор не ходите?

      – Да я был там, два раза. Не приняли. Ну, нет у меня ни слуха, ни голоса!

      – Э, нет! Этот вопрос у главврача на контроле. Сегодня в три…

      В этот раз я явился пораньше. Хористы ещё не пришли, и Владимир Антонович, сидя, как обычно, спиною ко входу, в одиночестве наигрывал на аккордеоне. Глаза он при этом закрыл. Наверное, от блаженства.

      Я вошёл и вежливо поздоровался. Музыкант кивнул мне в ответ, не открывая глаз и продолжая играть. Я сел на самую середину скамейки прямёхонько перед ним. Музыка разливалась ещё с полминуты, а потом Владимир Антонович открыл глаза. И увидел меня. Опять.

      – Кошкин! – воскликнул он, едва не уронив инструмент.

      – Кошкин! – радостно отозвался я.

      – Ты снова пришёл!

      – Прислали…

      – Не