Альманах «Российский колокол» Спецвыпуск «Номинанты Российской литературной премии». Альманах

не обсуждение, а монолог.

      У нас в школе не было большого зала, где мы могли бы собираться всем коллективом. Поэтому собрания проводились во дворе школы – у подножия лестницы. Ученики становились в ряды по классам. А директор поднимался наверх по лестнице и стоял на площадке между первым и вторым этажами. На этой же платформе, чуть позади, стояли завуч, супруга директора – она тоже была педагогом – и учитель русского языка. Остальные педагоги стояли внизу, в основном же рядом с учениками, классными руководителями которых они были.

      Итак, под ясным небом и при хорошей погоде мы, всей школой, смирно стояли и молча слушали, а директор, стоя на высоте двух метров от поверхности земли, выступал.

      У меня есть одна плохая привычка: когда человек монотонно пустословит, слушая его речь, через две-три минуты я засыпаю; а если речь оратора от начала до конца фальшь и в целом ей грош цена, тогда засыпаю даже раньше. Так было и в детстве; видимо, это у меня врожденный дефект. На этих собраниях я всегда дремал. Но в какой-то момент, вздрагивая от испуга, просыпался, потому что пустая тарабарщина переходила в опасную угрозу. Мое сонное сознание реагировало на резкое изменение амплитуды и интенсивности звуковых волн оратора, то есть на крик директора.

      – Если так будет продолжаться, – говорил директор, – будем объявлять ему строгий выговор с занесением в личное дело!

      Это означало, что кто-то из учеников – обычно это был один из старшеклассников, но, к сожалению, я все время засыпал и упускал момент, когда директор оглашал имя и фамилию нарушителя, проснувшись же, нельзя было спросить у соседа-одноклассника, потому что на собраниях спать не разрешалось, мы должны были смирно стоять и молча слушать – грубо нарушил дисциплину, а теперь его дела плохи.

      Я не знал, что такое личное дело и как можно всю эту гадость заносить туда. Но я уже слышал о высшей мере наказания – расстреле – и думал, что это таинственное «занесение» то же самое, что и расстрел. Но это применяется только в школах и с ведома директора. Обстановка накалялась, и все это ужасно подавляло меня; страшно было настолько, что я никогда не осмеливался даже спросить у людей, что такое строгий выговор с занесением в личное дело?

      Оказывается, меня ожидали непредвиденные опасности. И хорошо, что сын председателя колхоза своей язвительной улыбкой и нетрадиционными вопросами ошеломил меня и отбил охоту носить незаслуженную медаль на груди.

* * *

      Раненого солдата демобилизовали из армии. Весной 1944 года он вернулся домой. Везде, в том числе и в его родной деревне, свирепствовал голод. В тылу тоже шла война. Голод косил людей. Об этой беспощадной войне нам рассказывала моя мама. По ее рассказам, когда началась война, ей было пятнадцать лет. Она училась в педагогическом техникуме, куда поступила после окончания семилетней школы. Сдав экзамены после первого курса, она вернулась домой. А в это время началась война. В начале следующего учебного года она поехала в райцентр Агдам, где находился