«Хороший немец – мертвый немец». Чужая война. Игорь Градов

долго смотрел на фотографию, потом сказал:

      – Извините, господин доктор, не могу вспомнить. Мелькает что-то такое в памяти, но что именно…

      Миллер огорченно покачал головой:

      – У вас серьезная потеря памяти, это плохо. Положение даже хуже, чем ожидалось. Ладно, отдыхайте, я решу, как вам помочь.

      Вскоре дежурный санитар принес в палату завтрак – куски серого хлеба с маргарином, вареные яйца, эрзац-кофе в металлических кружках. Макс без всякого аппетита проглотил еду, выпил кофейный напиток (ужасная гадость, если правду сказать) и попытался встать, но не вышло – перед глазами все закружилось. Сделал еще попытку, и с помощью Генриха она удалась. Держась за стены, прошаркал к окну, сел на широкий, низкий подоконник, выглянул в сад.

      Яблони подходили к самому дому, их ветви упирались в стены. Макс распахнул створки окна пошире, высунулся почти весь – подышать свежим воздухом. Он так и не смог привыкнуть к едкому запаху, стоявшему в госпитале…

      Погода была отличная – тепло, ясно, солнечно. «Сейчас бы на речку Гжатку, – подумал Макс позагорать, покупаться, порыбачить на зорьке…» И даже зажмурился от такого удовольствия, но тут же грубо оборвал себя: «Не смей думать об этом! Расслабишься, раскиснешь и уже никогда отсюда не выберешься. Тогда конец…» К окну подошел Генрих, пристроился рядом.

      – Хорошо-то как, прямо как у нас в Эрфурте, и зелени тоже много…

      – Эрфурт – это на юго-западе Германии? – уточнил Макс. – В Тюрингии? Не зря их в школе мучили географией Германии!

      – Точно, – кивнул Генрих, – на юге. Летом у нас очень хорошо – сады зеленые, улочки в цветах, над городом плывет колокольный звон – это в нашем кафедральном соборе к обедне звонят. Красотища!

      – Да ты поэт, – усмехнулся Максим.

      – Что ты, – отмахнулся Генрих, – какой там! Так, писал стишки в школе, но как только в военное училище поступил, так сразу и бросил. Ты же знаешь, там не до этого…

      – А кем ты раньше был? – поинтересовался Макс. – Я имею в виду – до войны?

      – Школяром, – пожал плечами Генрих, – больше никем побыть не успел. Хотел после окончания школы в университет поступать, на медицинский факультет, но потом передумал. Учиться на врача долго, целых пять лет, да еще ординатуру надо проходить. Несколько лет служить ассистентом у какого-нибудь врача. Конечно, дело это полезное и нужное, но… Не скоро тебе разрешат самому лечить! А свою практику заимеешь вообще не раньше чем лет через пятнадцать-двадцать, когда себя хорошо зарекомендуешь. А мне родных кормить надо…

      Генрих залез в карман и достал небольшой кожаный бумажник. Вынул оттуда несколько фотографий, показал. На одной было целое немецкое семейство: статная, представительная фрау со строгим лицом и пятеро детей. Четыре девочки и один мальчик.

      – Моя мама с сестренками, – сказал Генрих, – и я с ними. Дружная семья Ремеров…

      – А отец? – спросил Макс.

      – Умер, – вздохнул Генрих, – в тридцать восьмом.