Есенин и Айседора Дункан. Ольга Тер-Газарян

ее словами: «Кто? Я? Я всегда была против брака и никогда не выйду замуж!», она твердо возразила: «Подождите, увидите». Кто бы мог подумать, что пророчество исполнится так быстро?… «Mariage» – протянула я с улыбкой, а Есенин лукаво смотрел на меня смеющимися глазами.

      С первыми лучами солнца мы, наконец, подъехали к особняку на Пречистенке. Есенин помог мне спуститься из пролетки и так и остался стоять на тротуаре, не выпуская мою руку из своей. Я не прощалась. Он тоже медлил. Солнце коснулось его кудрей, и вокруг головы засиял ангельский нимб.

      – Илья Илич, ча-а-ай? – виновато сказала я, просительно кивая на дверь.

      – Чай, конечно, можно организовать, – неуверенно ответил секретарь, и мы все вошли в дом.

      Я попросила проводить гостя в «восточную комнату», тихонько шепнув Илье Ильичу, что он свободен, а сама прошла в спальню, чтобы освежиться и переодеться. Поскольку Есенин еще не видел моих выступлений, я решила показать мое искусство танца, то, за что приобрела мировую известность, то, чем жила и дышала с ранних лет.

      Мой взгляд вдруг случайно задержался на висевшей в спальне картине, где были изображены три пухлых ангела со скрипками. Один из херувимов поразительно напоминал Есенина – те же синие бездонные глаза, мягкие черты лица, золотистые кудряшки и круглые щечки. Улыбка пробежала по моему лицу.

      Надев один из своих концертных костюмов – легкую полупрозрачную газовую тунику с золотыми кружевами и золотым поясом с листьями – я припудрилась, подрисовала любимой алой помадой губы и пошла к Есенину, захватив с собой бутылку шампанского.

      Мой гость выглядел смущенным – вероятно, его поразило богатство убранства дворца Балашовых. Да, наши вкусы с Балашовой не совпадали – мне куда ближе был классический античный стиль с его простыми, но изысканными и совершенными линиями. Здесь же стены и потолок были сплошь покрыты лепными узорами из золота и ярких красок – синего, красного, зеленого. Даже жерло камина было вызолочено. Есенин удивленно смотрел на свисающий с люстры оранжево-розовый шарф. Такими шарфами я «оживила» весь особняк – обычный электрический свет казался мне мертвым и безжизненным.

      Словно не замечая изумленно застывшего на моем теле взгляде поэта, я, мягко ступая, почти крадучись, прошла в комнату, держа в руках бутылку шампанского и чемоданчик с патефоном.

      С улыбкой я подарила Есенину долгий призывный взгляд и поставила пластинку. Зазвучали «Песни без слов» Мендельсона. Я медленно и томно разлила в бокалы шампанское, то и дело, бросая на Есенина сладострастные взгляды. Протянула ему. Сама немного отпила и закружилась, полностью отдавшись во власть музыки.

      – Слушайте музыку душой! Вы слушаете? Чувствуете, как глубоко внутри пробуждается мое «я», как силой музыки поднимается моя голова, движутся руки, и я медленно иду к свету? Вы чувствуете то, что чувствую я сейчас? – страстно вопрошала я. – Достигнув вершины цивилизации, человек вернется к нaготе; но это уже не будет бессознaтельнaя невольнaя нaготa дикaря.