Мы кому-то нужны. Артем Северский

>

      «Потом куда-то делись птичьи клетки, железные обручи, стальные коньки, ведёрко для угля времён королевы Анны, стол для бильярда, шарманка – всё исчезло, и драгоценности тоже. Опалы и изумруды вперемешку с турнепсом. Поистине жизнь – это непрерывная череда утрат!»

Вирджиния Вулф, «Пятно на стене»

      1

      Пятого июня пошёл дождь.

      И больше не прекращался.

      С утра ветер был слабым, только вяло гнал низкие тучи, но к полудню, когда из редких брызг дождь превратился в ливень, стал ураганным. Даже внутри дома, за закрытыми окнами и входной дверью был слышен его вой. Как самолёт, думалось Валентине, сидящей в полумраке в старом кресле; а дальше разыгрывалась фантазия: приземляется на поле за забором большой белый лайнер, из него выходят красивые молодые стюардессы и, выстроившись шеренгой, ждут командира экипажа. И он спускается по трапу, ослепительный, белозубый, загорелый – мужчина-плакат, форма на нём сидит, словно влитая, и походка летящая; кажется, сам возьмёт и взмоет в небо. Дальше она размышляет, стоит ли всем этим красивым людям тратить время на неё, на старуху. С другой стороны, ведь прилетели, значит, неспроста. Значит, так нужно. Нужно. В полумраке она улыбается. Взгляд её падает на бесшумно возникшего в дверном проёме Барсика. Кот, как только начался дождь, вернулся в дом, теперь вот дожидается, когда можно снова ощутить себя хозяином положения. Всё тут его. И дом, и огород, и вся пустая земля вокруг. Весь мир.

      В общем, говорит капитан воздушного судна: «Валентина…» Закипевший чайник прервал его, и, сделав обиженное лицо, мужчина в форме исчез. Валентина поджала губы. Наверное, он хотел предложить ей улететь в дальние края, к солнцу и смеху, туда, где нет дождей и всякой другой мерзости.

      Чайник свистел на плите, требуя внимания. Она встала из кресла и пошла на кухню, шаркая ногами в стоптанных тапках. Барсик рванул куда-то вбок, чтобы наблюдать за хозяйкой с безопасной дистанции.

      Выключив газ, Валентина взяла прихватку, схватила чайник за нагретую ручку, подняла и наполнила половину кружки кипятком. Пакетик с чаем кувыркнулся, закрученный струёй воды. Ещё чуть-чуть, и ярлычок утянуло бы через край. Валентина медленно поставила чайник обратно, вернула прихватку на место и стала наблюдать, что происходит в кружке. Из пакетика, крутясь и смешиваясь, выходили, словно змеи из нор, тонкие коричневые струйки. Если воду не тревожить, они ещё долго будут отчетливо видны, пока, повинуясь невидимым течениям, не сольются в одну тёмную массу. Маленькая, Валентина любила делать то же самое – сунет нос в кружку, чувствуя, как жар трогает кожу, и смотрит; и мама, усмехаясь, говорит, не хочет ли она получить ожог; волдырь хочешь? Валентина не хотела. С чего бы ей, счастливой и легкой, хотеть чего-то плохого? Даже понимать, что это, она не могла. Тогда.

      Валентина помешивала чай ложкой и слушала, как дождь бьётся о шиферную крышу, а ветер вторит его безумной песне. Здесь, в поле, ему было, где разгуляться, и он носился, не выбирая направления. То на одно окно наляжет, да так, что створки скрипят, то на другое. Или, разбежавшись как следует, набросится на стену, бьёт, точно тараном, – и тогда уж весь дом начинает дрожать от страха. В такие моменты и Валентина в страхе замирает, ожидая худшего. Часто кажется ей, не только в мутных предутренних снах, а и наяву, что ураган разрушает дом, начинает с крыши, потом, в ярости сорвав её и разметав обломки, принимается крушить стены. Виктор, бывало, шутил над этой её навязчивой идеей. «Крепкий дом, – говорил он, – простоит ещё сто лет, ничего не сделается». Говорил… Валентина обернулась к столу, застеленному клетчатой клеёнкой. На том месте, у стены спиной к холодильнику, всегда сидел её муж. Курил. Чесал нос большим пальцем, шмыгал носом, смотрел в окно, словно ища там то, чего и не было никогда; говорил что-то смешное, навскидку, точно и остро, про кого-нибудь из знакомых или родственников. Выдавал громкое «Ха!» и затягивался, потом сбрасывал пепел в старую-престарую, ещё от деда, керамическую пепельницу. Как легко это представить сейчас, во всех деталях. Ещё так свежо.

      Валентина отошла от примкнутого к газовой плите стола, приблизилась к пустующему стулу; глядя на него с подозрением и недоверием, перевела взгляд на пепельницу. Там всё ещё лежал окурок. Валентина вспомнила: муж оставил его вчера утром. Она могла бы описать во всех подробностях, как Виктор, отодвинув тарелку, закурил. Он всегда курил перед утренним чаем, и взгляд его становился задумчивым, тёмным, словно он обдумывал проблему. Не обычную каждодневную, а иного разряда, из мировых. Давным-давно он ей и понравился таким, непохожим на других, и Валентина мечтала узнать, какие секреты он хранит внутри себя. Но, увы, свой внутренний мир Виктор так и не раскрыл ей до конца. Вероятно, не считал нужным. Или просто там не было ничего интересного. И собаки бывают задумчивыми, и кошки, и коровы: если разобраться – всё только обман, иллюзия.

      От подобных мыслей становилось горько, появлялось ощущение, что её обманули и заперли в клетке, хотя и обещали свободу; но она одёргивала себя: «Хватит, дурные мысли на старости лет ничего хорошего не принесут…»

      Валентина