Американская дырка. Павел Крусанов

меня впечатлила. Предложи мне навскидку добыть яркую картинку из юности, на память пришла бы деревенская старуха (лето, дача), утонувшая в глинистом пожарном пруду, – её зацепили багром, и тут же в воде поднялась кутерьма: разом от утопленницы во все стороны метнулись сотни присосавшихся водомерок, головастиков, жуков-плавунцов, водяных скорпионов и гладышей. Когда её хоронили, гроб мимо овсов с васильками везли по просёлку на кладбище, а бабы из грузовичка бросали в пыль еловые лапы – чтобы смерть, боясь уколоть ноги, не вернулась к живым.

      – И что вы предлагаете? – решил я выяснить, к чему он клонит.

      А предлагал он вот что. Искусство высшего порядка, если можно так об искусстве, заключается в попытке создания вокруг себя такой реальности, которая тебе угодна. В этой реальности ему, Капитану, не хотелось бы оставлять порок безнаказанным. Так в своё время шарлатанов-лжеалхимиков, одолеваемых жаждой наживы, вешали на золочёных виселицах. Это было живописно и правильно.

      – Мне кажется, – заключил он, – в назидание миру самый меркантильный человечник должен быть разрушен.

      – Какими средствами?

      Похоже, у него были ответы на все вопросы: асимметричной войной. Надо противопоставить силу слабого слабости сильного. То есть всё сводится к поэзии поступка, гармонической и стилистической организации того пространства, до которого дотянешься.

      – А что такое поэзия поступка? Переход улицы в неположенном месте?

      – Зачем же… – Капитан подчистую покончил с индейкой и отодвинул в сторону тарелку. – Искусство – это не переход улицы в неположенном месте. Искусство – это единственная область, где безграничным законом, основным законом и самым, кажется, сейчас забытым является полная и абсолютная свобода.

      Ну вот. Какой он после этого Абарбарчук. Абарбарчуку, без обиды будь сказано, до него, как Карлсону до ангела.

      – Показательное разрушение самого меркантильного человечника – это программа-максимум?

      – Там видно будет.

      – Ну что же, – согласился я, – согласен. Можете тестировать.

      Есть люди, не похожие на кретинов, но таковыми, безусловно, являющиеся. Я, кажется, из их числа.

      – Уже.

      – Что, – не сразу понял я, – уже?

      – Уже тестировал. Вы нам подходите. Сердечно поздравляю.

      Вновь появилась подавальщица и с трепетным дрожанием руки, сопровождавшимся бряцанием ложечки на блюдце, поставила перед Капитаном дымящуюся чашку кофе. Рядом несколько застенчиво, что выглядело неуместно, положила счёт. В ответ Капитан извлёк из-под стола бумажник и, по-товарищески улыбнувшись подавальщице, сказал:

      – Деньги всего лишь теплы, а кофе и любовь должны быть горячими.

      2

      Про инициацию речь больше не шла – сказано ведь, о чём свидетельствует дважды повторённая шутка.

      Запив телятину последней каплей каберне, я вонзил зубы в китайскую грушу, но был разочарован: