Тайна, покрытая мраком. Татьяна Полякова

главное. Угроза исходит не изнутри, а снаружи. Ольга просто воспользовалась чужим паспортом, переклеив фотографию.

      – Что делается, – ахнула Любка. – Бабушку хотят ограбить?

      – Возможно, но мы с тобой настороже, не позволим супостатам лишить старушку нажитого непосильным трудом.

      – А Витьку опять где-то носит. Как думаешь, он с супостатами заодно? Надо на эту Ольгу в полицию заявить. Пусть разбираются, почему она вдруг стала Софьей.

      – Уйдет в глухую несознанку и скажет, что с паспортом мы сами намудрили.

      – Ничего подобного, бабушка и Витька ее узнают.

      Тут я решила, что самое время поговорить с Теодоровной, и отправилась к старушенции. Бабка лежала, раскинувшись на подушках, с подозрительным румянцем на лице. Я знала, что под кроватью она держит заначку, фляжку с коньяком, и в хорошем расположении духа может пару раз за вечер приложиться. Злоупотреблять – ни-ни, но считала, что сто граммов человеку лишь на пользу. Я, само собой, не возражала, если бабке в радость, но сейчас ее привычки вызвали гневный протест. Коли ты при смерти, так будь любезна об удовольствиях забыть и умирать как положено, сказав «прости-прощай» всему земному. Опять же, на голодный желудок следовало бы поостеречься.

      Старушенция открыла один глаз и спросила едва слышно:

      – Новости есть?

      – Есть, – сурово ответила я и замерла в трех шагах от постели, сложив на груди руки.

      Бабка завозилась, устраиваясь поудобнее, разгладила кружевную оборку на пододеяльнике и начала смотреть с интересом.

      – Вам фамилия Кагарлицкая о чем-нибудь говорит? – спросила я.

      Теодоровна задумалась, устремив взгляд куда-то вдаль на уровне моего плеча, пожевала губами, вроде пробуя фамилию на вкус, и кивнула:

      – Была у нас прима с такой фамилией. Я тогда только-только начинала, а она звездила вовсю. Такая была сука, прости Господи. С режиссером сожительствовала, он все лучшие роли ей, а мне, значит, фигу с маслом. Мне их шуры-муры по барабану, но нечего талант затирать. Я быстро их на место поставила, и ее и его.

      – Не сомневаюсь, – сказала я. – А кого-нибудь ближе к историческим временам припомнить можете?

      – Чего пристала, дура? – нахмурилась бабка.

      – Не иначе, Милана Теодоровна, память у вас начисто отшибло. Вы бы с коньяком завязывали, – я извлекла из кармана паспорт и сунула бабке под нос. Не спеша достав лорнет, та принялась его изучать, брезгливо морщась. – Эта девушка у вас работала, – нетерпеливо напомнила я.

      – Сама знаю, что работала. Сонька-вертихвостка. Дура и неумеха. Выгнала я ее. А паспорт откуда? – нахмурилась старушенция.

      – За холодильником валялся. Любка нашла.

      – Какая еще Любка?

      – Та, которая Надька или Верка. Не знаю, кто она у вас сегодня.

      – Постой, – сложив лорнет с легким щелчком, ахнула бабка. – Куда ж эта курица безмозглая без паспорта? Надо его вернуть.

      – Я пыталась, только Кагарлицкая оказалась вовсе не Кагарлицкой, а Проскуриной,