Копченая селедка без горчицы. О, я от призраков больна (сборник). Алан Брэдли

забраться на статую. Может быть, соскользнул с головы Посейдона и упал на трезубец.

      Однако, эта идея оказалась недолговечной. Я почти сразу же заметила, что его руки связаны за спиной. Но это еще не самое худшее.

      Когда я обошла статую, чтобы увидеть его спереди, солнце ярко сверкнуло на какой-то штуке, торчащей изо рта Бруки.

      – Оставайся здесь, – сказала я Порслин, хотя видела, что она и так застыла на месте.

      Я прислонила «Глэдис» к нижней из трех чаш в форме раковин, образующих фонтан, затем забралась на ее трубчатую раму, встала на сиденье, откуда смогла залезть на грубый каменный край.

      Чаша бассейна была наполнена отвратительной жижей из черной воды, мертвых листьев и плесени – результат столетия заброшенности, и пахло это отвратительно.

      Стоя на краю, я смогла забраться на среднюю раковину и, наконец, на верхнюю. Я оказалась на уровне коленей Бруки, уставившись в его невидящие глаза. Его лицо было жуткого оттенка белого рыбьего брюха.

      Разумеется, он был абсолютно мертв.

      После первоначального шока от осознания того, что кого-то, с кем я говорила лишь несколько часов назад, больше нет среди живых, я ощутила странное возбуждение.

      Я не боюсь мертвых. В действительности мой скудный опыт показал, что они вызывают у меня чувство, совершенно противоположное страху. Мертвое тело – более захватывающее, чем живое, и мне довелось узнать, что трупы – лучшие рассказчики. Мне повезло уже увидеть несколько; Бруки на самом деле был третьим.

      Покачиваясь на краю скульптурной каменной раковины, я смогла ясно разглядеть, что сверкало на солнце. Из одной ноздри Бруки – не изо рта – торчал предмет, который сначала показался мне круглым серебряным медальоном: плоский диск с отверстиями и приделанной к нему ручкой. На конце повисла капля крови Бруки.

      На диске было выгравировано изображение лобстера, а на ручке – монограмма де Люсов.

      «ДЛ».

      Это была серебряная ложка для лобстеров – из набора, принадлежащего Букшоу.

      Последний раз, когда я видела наши столовые приборы, Доггер натирал их полиролью для серебра на кухонном столе.

      Рабочая часть ложки, насколько я помнила, заканчивалась двумя маленькими зубцами, торчащими, словно рожки у улитки. Эти острия, предназначенные, чтобы доставать розовое мясо из трещин в панцире вареного лобстера, теперь прочно вонзились глубоко в мозг Бруки Хейрвуда.

      Смерть от фамильного серебра, подумала я, не успев отключить эту часть мозга.

      Слабый стон снизу напомнил мне, что Порслин еще здесь.

      Ее лицо было почти таким же белым, как у Бруки, и я увидела, что она трясется.

      – Бога ради, Флавия, – сказала она дрожащим голосом, – слезай, давай уйдем отсюда. Кажется, меня сейчас стошнит.

      – Это Бруки Хейрвуд, – отозвалась я и вознесла безмолвную молитву за упокой браконьерской души.

      Защити его, Господи, и пусть небеса изобилуют для него ручьями с форелью.

      Мысль о форели напомнила мне о Колине Прауте. Я почти забыла