Полное собрание сочинений. Том 18. Анна Каренина. Лев Толстой

примирению мужа с женой.

      – Одни или с супругом? – спросил Матвей.

      Степан Аркадьич не мог говорить, так как цирюльник занят был верхнею губой, и поднял один палец. Матвей в зеркало кивнул головой.

      – Одни. Наверху приготовить?

      – Дарье Александровне доложи, где прикажут.

      – Дарье Александровне? – как бы с сомнением повторил Матвей.

      – Да, доложи. И вот возьми телеграмму, передай, что они скажут.

      «Попробовать хотите», понял Матвей, но он сказал только: – Слушаю-с.

      Степан Аркадьич уже был умыт и расчесан и сбирался одеваться, когда Матвей, медленно ступая поскрипывающими сапогами, с телеграммой в руке, вернулся в комнату. Цирюльника уже не было.

      – Дарья Александровна приказали доложить, что они уезжают. Пускай делают, как им, вам то есть, угодно, – сказал он, смеясь только глазами, и, положив руки в карманы и склонив голову на бок, уставился на барина.

      Степан Аркадьич помолчал. Потом добрая и несколько жалкая улыбка показалась на его красивом лице.

      – А? Матвей? – сказал он, покачивая головой.

      – Ничего, сударь, образуется, – сказал Матвей.

      – Образуется?

      – Так точно-с.

      – Ты думаешь? Это кто там? – спросил Степан Аркадьич, услыхав за дверью шум женского платья.

      – Это я-с, – сказал твердый и приятный женский голос, и из-за двери высунулось строгое рябое лицо Матрены Филимоновны, нянюшки.

      – Ну что, Матреша? – спросил Степан Аркадьич, выходя к ней в дверь.

      Несмотря на то, что Степан Аркадьич был кругом виноват перед женой и сам чувствовал это, почти все в доме, даже нянюшка, главный друг Дарьи Александровны, были на его стороне.

      – Ну что? – сказал он уныло.

      – Вы сходите, сударь, повинитесь еще. Авось Бог даст. Очень мучаются, и смотреть жалости, да и всё в доме навынтараты пошло. Детей, сударь, пожалеть надо. Повинитесь, сударь. Что делать! Люби кататься…

      – Да ведь не примет…

      – А вы свое сделайте. Бог милостив, Богу молитесь, сударь, Богу молитесь.

      – Ну, хорошо, ступай, – сказал Степан Аркадьич, вдруг покраснев. – Ну, так давай одеваться, – обратился он к Матвею и решительно скинул халат.

      Матвей уже держал, сдувая что-то невидимое, хомутом приготовленную рубашку и с очевидным удовольствием облек в нее холеное тело барина.

      III.

      Одевшись, Степан Аркадьич прыснул на себя духами, выправил рукава рубашки, привычным движением рассовал по карманам папиросы, бумажник, спички, часы с двойной цепочкой и брелоками и, встряхнув платок, чувствуя себя чистым, душистым, здоровым и физически веселым, несмотря на свое несчастье, вышел, слегка подрагивая на каждой ноге, в столовую, где уже ждал его кофе и, рядом с кофеем, письма и бумаги из присутствия.

      Он прочел письма. Одно было очень неприятное – от купца, покупавшего лес в имении жены. Лес этот необходимо было продать; но теперь, до примирения с женой, не могло быть о том речи. Всего же неприятнее