Корабль отплывает в полночь. Фриц Ройтер Лейбер

продолжало рисовать вселенную в виде огромной арены, где всякому живому существу суждено быть втянутым в заранее проигранную игру на сообразительность против некоего демонического разума, и как бы долго ни тянулась эта игра, похожая на игру кошки с мышью, ее исход всегда известен заранее – или почти всегда, потому что каким-то чудом этот разум может и проиграть. Я поймал себя на том, что сравниваю его кое с кем из шахматистов, которые, если вдруг не способны победить противника мастерством, все равно добиваются успеха – за счет одного только поведения за доской, призванного вызвать у противника раздражение и лишить его ясности мысли.

      Подобный настрой внес определенную окраску и в мои собственные неясные сновидения; не отпускал он и на следующий день. Шатаясь по улицам, я чувствовал, как меня переполняет беспокойство, и ощущал нервную натянутость и страдание в каждом промелькнувшем передо мною лице. Я словно впервые обрел способность заглянуть за маску, которую носит каждый человек, особенно в переполненном городе, и увидеть, что скрывается за ней: самовлюбленная ранимость, затаенное раздражение, страстное упрямство, крушение надежд – и над всем этим тревога, слишком трудноопределимая и чего-то недосчитывающая, чтоб именоваться страхом, но тем не менее заражающая каждую мысль и действие и делающая самые обыденные вещи пугающими. И мне казалось, что социальных, экономических, психологических факторов, даже смерти и войны недостаточно, чтобы объяснить подобное беспокойство, и что это и впрямь порождение чего-то сомнительного и опасного в самом строении вселенной.

      Вечером я опять забрел в пассаж. Здесь я тоже ощутил некие перемены, ибо рассеянность Морленда была уже не той расчетливой скукой, с которой я был знаком, а усталость шокирующе бросалась в глаза. Один из трех его противников, беспокойно поерзав на стуле, напомнил, что давно сделал ход, и Морленд так вздернул голову, будто очнулся от дремы. Он немедленно походил в ответ и сразу потерял ферзя, угодив в ловушку, которая была очевидна даже мне. Немного позже он проиграл еще одну партию в результате не менее элементарного промаха. Хозяин пассажа, крупный, раскормленный тип, вперевалку подошел и с бесстрастным выражением на мясистой физиономии остановился за спиной у Морленда, словно изучая позицию последней игры. Морленд сдал и эту.

      – Кто победил? – спросил хозяин.

      Морленд указал на противника. Хозяин неопределенно хмыкнул и отошел.

      Больше играть никто не сел. Пассаж должен был вот-вот закрыться. Я точно не знал, заметил ли меня Морленд, но через некоторое время он встал, кивнул мне и взял шляпу и пальто. Мы направились к себе в меблированные комнаты. Путь был не близкий. По дороге Морленд едва произнес пару слов, а мое ощущение нездорового проникновения в окружающий мир тоже держало меня в молчании. Он, как и обычно, шагал длинными, чуть скованными шагами, сунув руки в карманы, глубоко нахлобучив шляпу и хмуро уставившись на тротуар футах в десяти впереди.

      Когда мы вошли в комнату,