«СЭкс» в большом спорте. Правда о «Спорт-Экспрессе» от топ-журналистов двух поколений. Игорь Рабинер

из городов, где проходили матчи по какому-нибудь регби, те перезванивали своим друзьям и родственникам – и так по цепочке. Могу гордиться тем, что придумал звонить, по справке, в отделения милиции дальних городов – дежурные или сами оказывались болельщиками, или консультировались с задержанными, многие из которых попадали к ним непосредственно со стадионов. Так, общими усилиями, и формировались к ночи турнирные таблицы.

      И коль уж мы адаптировали к себе модель западной спортивной газеты, то сам бог велел чаще пользоваться международным спортивным сленгом, причем безнаказанно. Мне даже трудно передать, какой это был кайф, когда стало можно писать «плей-офф» вместо «игры на выбывание», «овертайм» вместо «дополнительное время», «фол» вместо «персональная ошибка»! Нет, я очень во многом согласен с теми, кто сегодня выступает против засилья американизмов в русском языке, но в те годы засилье некоторых устойчивых выражений в спортивной журналистике порой превращало отчет о матче в какую-то канцелярщину: теперь, когда начались игры на выбывание, возрастает цена каждой персональной ошибки, ведь любая команда рискует остаться к окончанию основного времени матча без своих лидеров, а ведь возможно еще и дополнительное…

      Зашоренность словесная уходила не сразу, постепенно – на что я считал себя свободным человеком, которому большинство табу просто не успели залезть под кожу, но как-то нарвался на назидательный смешок от Кучмия при прочтении какой-то моей хоккейной заметки: «Серега, я думал, ты первым от этого избавишься, а у тебя, гляди-ка, старорежимное написание слова «профи» – оно же теперь идет без кавычек, ты уж, давай, как-нибудь запомни».

      Ну и воплощением нашей прозападной ориентации стала подписка газеты на «Рейтер» и «Франс Пресс» – в «Совспорте» такое невозможно было себе представить, поскольку там нам вменялось в обязанность пропагандировать свой здоровый образ жизни, а для этого ТАССа казалось более чем достаточно.

      Все эти грандиозные новации осуществлялись на первом этаже здания на Пушечной улице, которое, по-хорошему, давно требовало сноса – ремонтом мы постарались вдохнуть в него новую жизнь. Да и этаж-то весь был площадью с кабинет Кудрявцева, разделенный перегородками на шесть комнатушек. Для полноты картины могу еще добавить, что заметки в первые номера я ваял в комнате, где одновременно добеливали потолок – стол с табуреткой я перемещал в зависимости от траектории движения маляра. А он, добродушно усмехаясь, предполагал вслух – больше ж поговорить ему было не с кем, – что я, видимо, хорошо успевал в школе по русскому языку, раз теперь мне доверяют писать в газету за деньги.

      Я отвечал, что это – от безысходности, знал бы в детстве, где настоящие деньги зарыты, не стал бы прогуливать уроки труда. Так, с шутками и прибаутками, и занимались мы каждый своим делом. И вроде даже оба – успешно.

      Кстати, о деньгах – мы ведь, помимо всего прочего, не за фантики в новый проект пошли. Но если я вспомню, что мой первоначальный оклад-жалованье