Спартак. Рафаэлло Джованьоли

выражению довольства, появившегося на его лице.

      – Ах, как хорошо!.. Давно уже я не чувствовал себя так хорошо, Диодор, – обратился он к одному из рабов, исполнявшему обязанности банщика, – возьми скорее скребницу и поскреби мое тело. Меня жжет, как огнем, я измучился.

      Диодор взял скребницу, – инструмент вроде бронзового ножа, которым после бани растиралось тело, прежде чем намазывать его благовонными маслами, – и принялся скрести ею покрытое болячками тело Суллы. Тем временем тот спросил Кризогона:

      – Переплел ли ты в пурпурный пергамент двадцать второй том моих «Комментариев», который я кончил третьего дня и дал тебе для этой цели?

      – Переплел, добрый господин мой, и не только этот том, но и еще десять копий с него, которые я велел переписать рабам-копиистам.

      – А!.. Молодец Кризогон! Так ты уже распорядился, чтобы сделали десять копий? – спросил Сулла, видимо довольный.

      – Да, и не только с последнего тома, но и со всех предшествовавших томов. Часть экземпляров я внес в библиотеку этой виллы, часть хранится в твоем римском доме, другая – у меня, да по экземпляру каждого тома я собственноручно поднес, согласно твоему приказанию, Лукуллу и Гортензию. Я нарочно распределил экземпляры по разным местам, чтобы произведение твое вернее сохранилось в случае пожара или какого-нибудь другого несчастья, пока ты не решишься опубликовать твои «Комментарии» или пока твоя смерть – да предохранят тебя всесильные боги от нее как можно долее! – не позволит сделать это Лукуллу, согласно твоему завещанию.

      – Кстати, о моем завещании: я позаботился обо всех вас, немногих, кто был верен мне во всех превратностях моей жизни.

      – О, зачем ты это говоришь? – вскричал с притворной скромностью Кризогон. – Ты дал мне более, чем я заслужил: ты даровал мне свободу, твое благоволение, богатство…

      – Довольно об этом, Кризогон. Постой, мне слышится шум в раздевальне.

      Вольноотпущенник поспешно вышел из бани.

      Вероятно, вследствие оргии предшествовавшей ночи лицо Суллы было мертвенно-бледно и казалось постаревшим; он стонал от жестоких спазмов, не утихавших даже в ванне, и жаловался на нестерпимую боль в груди. Поэтому Диодор, исполнив все нужное около него, пошел позвать Сирмиона Родиана, вольноотпущенника и врача Суллы, всегда находившегося при нем.

      Тем временем Сулла почувствовал дремоту и, закинув голову за спинку бассейна, казалось, заснул. Оставшиеся в бане прислужники отошли в угол и молча боязливо глядели на того, кто заставлял их трепетать одним движением своих бровей.

      Немного погодя вернулся Кризогон, и Сулла, вздрогнув, повернул к нему лицо.

      – Что с тобой? – заботливо спросил вольноотпущенник, подбегая к бассейну.

      – Ничего… просто дремота… Я видел сон.

      – Какой же?

      – Я видел мою возлюбленную жену Цецилию Метеллу, умершую в прошлом году. Она звала меня к себе…

      – Сны лгут, Сулла, не стоит обращать на них внимания.

      – Лгут?..