Хандра. Елизавета Михайловна С.

ремени оседать на кишащую муравьями землю. Обрадованные теплом воробьи – уже было нахохлившиеся – с коротким пересвистом перепрыгивали с ветки на ветку, царапая морщинистую кору деревьев.

      А он сидел и смотрел на носки своих белых кроссовок, выглядывавших из-за узловатых коленей. Какое ему было дело до погоды, если ни закат, ни рассвет не заставали его в постели вот уже несколько месяцев, а световой день он видел разве что из окна офисного улья. А кроссовки вот они – смотри! – совершенно белые, скрипящие от новизны.

      Он достал из кармана смартфон, – скорее по привычке, нежели из нужды – мазнул по кнопке большим пальцем и бессознательно стал пролистывать ленту в Instagramm. С той же отстраненной необходимостью он пролистал остальные соцсети, и очнулся лишь тогда, когда молодой паренек, в сонном забвении проходивший мимо по пути с подработки в университет, споткнулся об его ногу. Буркнув под нос извинения, бедняга все в той же сонной полудреме поплелся дальше.

      Мужчина бесстрастным взглядом проводил студента и, когда тот скрылся за поворотом, опустил взгляд на белую кроссовку, на которой теперь росчерком пера протянулась длинная черная полоса. Ни одна эмоция не свела в немом возмущении мышцы его лица. Он смотрел на полосу с интересом не большим, чем смотрел в экран телефона.

      –Это просто данность,– подумалось ему. – Отсутствие сообщений, новостей… И интереса. И эта полоса теперь тоже данность. Я не могу с этим ничего поделать. Никто не волен влиять на ход вещей. Даже самого себя перекроить кто смог бы?

      Среди серой туманности его мыслей ярким пятном проступали кроссовки, купленные всего месяц назад и надетые лишь сегодня. Он смотрел на обувь и понимал, что единственное белое пятно, отведенное под него жизнью, было совершенно бездумно испачкано случайным прохожим. Новизна, которая притягивала его взгляд, стала обыденностью и перестала существовать.

      Он встал и побрел в сторону квартиры, которую снимал уже вот как три года – с тех пор, как окончил университет и нашел работу. Когда он переходил мост, из уха выпал беспроводной наушник. Проскочив в сторону пруда, он зацепился вкладышем за край моста и повис над водой, опасно покачиваясь.

      Мужчина с безразличным недоумением смотрел за тем, как скользит и прыгает по камню гаджет. Когда стало ясно, что опасность миновала, он с легким удивлением поднял руку к оставшемуся висеть на краю ушной раковины вкладышу. Некоторое время он совершенно бездумно смотрел на детище бережно хранимой обществом привычки вырывать себя из лап реальности въедающимися в кору головного мозга мелодиями. Он не помнил того, как надел наушники и как их выключил, помнил лишь противное ощущение нервозности, охватившее его при звуке популярного трека, вот уже месяц раздававшегося отовсюду.

      С тяжким вздохом он поднял второй наушник и сунул пару в чехол. Он сделал несколько шагов и, будто что-то вспомнив, вздрогнул, проводя руками по карманам. Едва ладонь прикоснулась к тонкому прямоугольнику, вжимающемуся в его ногу через тонкую ткань спортивных шорт, волнение рассеялось, вновь сменившись пустым шумом крови в голове.

      Он зашел в дом, стянул кроссовок и застыл как есть, – с одной кроссовкой в руке и задранной к подбородку ногой – упершись рассеянным взглядом в стену напротив. В конце концов опорная нога задрожала, и он стек на коврик. Поворачивать голову не было ни сил, ни желания, поэтому он скосил глаза в сторону настенных часов. С минуту он пытался сообразить по стрелкам, сколько времени ему осталось до выхода на работу. А времени не оставалось…

      –А времени всегда мало, путь и течет оно бесконечно долго,– прерывисто выдохнул он, поднимаясь.

      Скорее по привычке, чем осознанно, он умылся, оделся, собрал сумку и вышел. Было уже светло, и улицы неожиданно быстро наполнились людьми, кочующими от дома до работы на попутном транспорте. Сев в электричку, он забился поглубже в угол вагона и, упершись лбом в двойное стекло, уставился немигающим взглядом наружу, где проносились кострища пестрых лесов и поляны высоток. Над остекленевшими глазами нависли тяжелые веки.

      Он ехал в электричке, пропуская мимо ушей механический голос динамика, с какой-то ноткой, похожей на чувства, диктующего станции. В голове не было ни одной мысли, которую хотелось бы развить, их вечный гул существовал отдельно от него как естественные реакции мозга на окружающий мир.

      –Боже, вся жизнь точно день сурка. Что я помню из того, что было вчера? Позавчера? Неделю назад? Лишь то, что в семь утра я был еще на пробежке, в семь вечера – уже на пробежке, а между ними задыхался в офисной волоките.

      Мысли у него в голове беспорядочно путались, распуская нити и вынуждая его плести узлы, которые в скором времени с таким же успехом могли бы стать для него надежной виселицей.

      «Конечная. Поезд дальше не идет. Просьба покинуть вагоны».

      Он сошел с платформы и, подхваченный людским потоком, нырнул в метро. Неожиданно навалившиеся мысли о тщетности всего придуманного и сделанного им ранее – мысли, которых он, как огня, боялся в институте, когда понял, что пошел не той тропой – сдавили его горло, вынуждая признать бессмысленность жизни, которую он вел. А жизнь то была совершенно