Красная мантия. Джон Уаймен

и неповоротливым, как и он. Но это было все. Он сделал несколько смелых, но очень неловких нападений, и когда я удачно отпарировал их, для меня исчезла всякая опасность; он был всецело в моей власти.

      Я стал играть им, следя, как пот выступал у него на лбу, и ночной мрак, словно тень смерти, все гуще и гуще падал на его лицо. Мною руководила не жестокость, – Бог свидетель, что я никогда этим не грешил, но в первый раз в жизни я чувствовал странное нежелание нанести удар. Мокрые кудри прилипали к его лбу, дыхание судорожными толчками вырывалось из груди. Я слышал за своею спиной ропот, кто-то даже не удержался от громкого проклятия… И вдруг я поскользнулся, поскользнулся и в один миг очутился лежащим на правом боку, ударив правый локоть о мостовую так сильно, что рука у меня онемела до самой кисти.

      Он остановился. Десяток голосов закричал:

      – Ну, теперь он ваш!

      Но он остановился. Он отступил назад и, опустив шпагу, ждал с сильно вздымавшейся грудью, пока я не поднялся на ноги и снова не закрылся своей шпагой.

      – Довольно, довольно! – раздался позади меня грубый голос. – Неужели и после этого вы не оставите его?

      – Будьте осторожны, сударь, – холодно сказал я, потому что он продолжал стоять в нерешительности. – Это была простая случайность. Не рассчитывайте на нее в другой раз.

      Несколько голосов закричали:

      – Как вам не стыдно?

      Кто-то крикнул даже:

      – Подлец!

      Англичанин выступил вперед, пристально глядя на меня своими голубыми глазами, и безмолвно занял свое место. На его напряженном белом лице я читал, что он готов на все, даже на самое худшее, и его мужество приводило меня в такое восхищение, что я был бы очень рад, если бы кто-нибудь из зрителей, любой из них, занял бы его место. Но это было невозможно. Я вспомнил о том, что двери игорного дома будут теперь навсегда закрыты для меня, вспомнил об оскорблении, нанесенном мне Помбалем, о насмешках и обидах, которые я всегда смывал кровью, – и, с силой ударив по его лезвию, я пронзил англичанина насквозь.

      Когда он упал на камни мостовой, вид этих полузакрытых глаз и этого лица, белевшего в темноте ночи, – не скажу, чтобы я долго смотрел на него, потому что через секунду дюжина товарищей стояла подле него на коленях, заставил мое сердце непривычно сжаться. Но это продолжалось лишь одно мгновение. Я увидел вокруг себя кольцо нахмуренных и сердитых лиц. Держась на почтительном расстоянии от меня, люди шипели, проклинали меня, угрожали, называя черною смертью и тому подобными эпитетами.

      Большая часть их была негодяями, собравшимися вокруг нас в продолжение поединка и следившими из-за ограды за всем происходившим. Одни рычали на меня, как волки, называя меня «мясником», «головорезом»; другие кричали, что Беро опять принялся за свое ремесло; третьи угрожали мне гневом кардинала, тыкали мне в лицо эдиктом и злобно заявляли, что идет стража и что меня вздернут на виселицу.

      – Его кровь падет на вашу голову! – с яростью кричал один. – Он умрет через