Людмила Гурченко. Отсутствует

как могли, и тетя Валя была из тех, кто сумел найти вполне легальный и удивительно выгодный «бизнес». На базаре она покупала у деревенских баб спутанные мотки ниток, распутывала их, а потом наматывала на палочки. Эти катушки раскупали в один момент, во время войны, как всегда, не хватало прежде всего еды, а во-вторых – таких вот бытовых, необходимых для жизни мелочей, как нитки, иголки, пуговицы. Люся иногда ей помогала и вот тогда, проведя много долгих нудных часов за этой кропотливой работой, поняла, какое терпение и упорство скрываются за яркой внешностью их соседки.

      У Елены Александровны такого «бизнеса» не было. Она вообще была плохо приспособлена к самостоятельной жизни – из-под контроля строгой матери сразу перешла под присмотр веселого беззаботного мужа, а потом вдруг, безо всякой подготовки, осталась одна с ребенком на руках. Возможно, не будь у нее дочери, она бы просто пассивно опустила руки и погибла. Но ей надо было кормить Люсю, и она стала учиться выживать.

      Как бы то ни было, они сумели выжить. Елена ходила на «грабиловку», собирала вместе с другими харьковчанами все, что может гореть, и топила этим печку. Ей даже удавалось выдавать себя за старуху и так избежать угона в Германию. А в конце зимы она решилась на так называемую «менку», опасный поход в деревню через лес, за который ей, попадись она немцам, грозила бы казнь – всех, кого ловили в лесу, сразу причисляли к партизанам. Суть «менки» была проста – городские женщины находили хутора, до которых не добрались немцы, и обменивали там вещи на еду. Конечно, можно было безопасно обменять и в городе, на рынке, но там спекулянты давали буханку хлеба за вещь, которую у крестьян можно было выменять на целый мешок муки. Поход завершился удачно – через две недели, когда Люся уже и не чаяла увидеть мать живой, та вернулась и привезла мешок муки, сало, хлеб, яйца и бидон меду. Все это она выменяла за свое новенькое пальто, подаренное мужем прямо перед войной, и его такой же новый макинтош. Смерть от голода им с дочерью больше не грозила.

      Ну а заботой шестилетней Люси зимой 1941 года была прежде всего вода. Спустя десятки лет она вспоминала серую мрачную очередь к единственной проруби так, словно это было вчера, настолько четко та отпечаталась в ее памяти. Каждый с ведрами и кочергой – отталкивать трупы, всплывающие в проруби. А потом – долгая дорога домой с двумя тяжелыми ведрами, тащить которые не под силу шестилетней девочке.

      Удивительно, но несмотря на все пережитое, Людмила Гурченко не прониклась глухой, смертельной ненавистью к немцам. В ее характере проявилось редкое даже для взрослых людей свойство – она оценивала людей по отдельности, а не всех скопом. Поэтому и тогда для нее немцы были разными: одни – злые, которые заставляли смотреть на казни и отбирали воду, а другие – хорошие, которые пели песни, снисходительно относились к проступкам и могли накормить голодного ребенка. Более того, скоро она научилась отличать их по взгляду и всегда знала, к кому можно подойти, а от кого надо прятаться.

      Первым «хорошим немцем»