Когда наша не попадала. Александр Кулькин

напился. Так что сам у князя и спрашивай.

      – Э-э-э… – стал менжеваться мужик, – Слушай, зачем нам сразу князь? Давай посидим, разберемся, покушаем. Дорога у меня дальняя была, проголодался я.

      – Не балуй! – строго предупредил отрок и отступил на пару шагов. – Прошлой весной волота нашего купцы чужеземные тоже накормили. Так он потом с оглоблей два дня дружину по буеракам гонял. Князь потом ему ещё благодарность объявил, за учения, максимально приближенные к боевым.

      – А с купцами что стало? – обалдело поинтересовался пришелец.

      – Да кто же их сердешных знает? Они же совсем рядом были, когда волот их пилава откушал. Сильно потом пить хотел и ругался непотребно, когда дружинники хотели его от озера с любимыми раками князя отогнать. Ладно, ты мне зубы не заговаривай, пошли к князю!

      Во княжеском дворе попаданец начал с интересом оглядываться, Ивашка же нетерпеливо высматривал своего дядьку, старшего над десятком воев. На вымощенном камнями пространстве кипела нормальная жизнь. Каждый занимался своим делом: кто нёс на кухню высокие корзины с овощами, кто тянул за хвост большую рыбину, крепко застрявшую головой в узенькой калитке. Двое конюхов с азартом скидывали свежескошенную траву с телеги, успевая щедро разбрасывать комплименты пробегающим служанкам. У ворот клети двое заросших дурным волосом охотников из дружеского племени ейти что-то степенно выговаривали хозяйственному боярину Ершу. Тот, подпрыгивал на месте, чтобы заглянуть в глаза старшему из лесовиков, и возмущенно махал зажатой в руке палкой с крупными нарезами, но старшой, чью шерсть уже тронула седина, мягко отодвигал палку своей лапищей и вновь басил что-то о бобрах и зубрах. Мимо с шумом и криком промчалась ватага девчат, возглавляемая почему-то крупным гусаком. На секунду ошеломленного Ивашку окутало сладким запахом девичьих мечтаний и хихиканий. После чего наваждение сгинуло, оставив воспоминание на ноге о щипучем гусе и на ухе – о чьих-то острых зубках. Голоса, крики, добродушная брань сливались в ровный шум, но время от времени гул голосов перекрывали причитания из отдельно стоящей избы, поднятой на бревнах:

      Ни спрошу-то я, не спрошусь да

      Я цюжова цюженина, да

      Я цюжова цюженина, да

      Я ни свой хлиб-от кушала, да

      Я ни свой хлеб я кушала, да

      Ни тибя я ли слушала, да

      Не тибя я ли слушала, да

      Я и слушала тятеньки, да

      Я и слушала тятеньки, да

      При последнём-то времицьке, да…

      Время от времени слова перекрывались высоким, уверенным голосом:

      – Так, Дуня, этот сундук сюда подвинь. И румяна подай, что от Шемириады привезли.

      Да прошу я у тятеньки,

      Да у родимоей мамушки.

      Да у родимоей мамушки

      Да благословленья великого.

      Да благословленья великого,

      Да чиста сердца ретивого.

      Да чиста сердца ретивого,

      Да ваше-то благословленьице.

      Да