Камера Дунца. Леонид Зорин

з письменного разрешения владельца авторских прав.

* * *

      1

      Безродов ничуть не сомневался – вот и пришли последние дни. Бесшумно, без стука, но по-хозяйски. Теперь они управляют всем – его работой, его досугом и всем оставшимся ему сроком. Чудес не бывает, и все на свете имеет начало, имеет конец. Сегодняшнее его состояние испытывали несметные множества однажды рожденных, однажды ушедших. И все же никто до конца не верил, что смертен так же, как все вокруг.

      Но по-отечески посмеиваясь, как и положено патриарху, сам он не мог смириться с тем, что эта странная первосуть, определившая его общность со всеми другими и, вместе с тем, тайну, которая составляла его особость, его отличие, станет однажды либо песком, либо дымком, исчезающим в небе.

      То, что такое же изумление переживали другие люди, ничуть не уменьшало обиды, напротив, точило еще упорней. Вся мощь коллективного сознания, весь мудрый тысячелетний опыт вдруг оказались младенчески слабы. Было от чего содрогнуться.

      Как все предшественники, как спутники в его затянувшемся путешествии, Безродов – не первый и не последний – хотел убедиться, что эти странствия имели оправдывающую их цель. Иначе вся жизнь его будет выглядеть бессмысленной чередой событий, коловоротом лиц и пейзажей.

      Когда доходил он до этой точки своих раздумий, всегда испытывал не то досаду, не то смущение. И собственная его профессия, которую он любил так преданно, считал подарком судьбы, удачей, вдруг начинала казаться ловушкой. Хуже того, полюбившейся с детства и затянувшей его игрой.

      Столько достойных, полезных занятий. Люди встают, идут трудиться, потом возвращаются в свой очаг, ласкают жен и растят детей. Это и есть настоящая жизнь. В отличие от жизни Безродова, в которой есть некая сочиненность.

      Начать с того, что твоя работа не может быть постоянным праздником. А между тем она-то и есть твоя настоящая неподдельная, возможно, единственная радость.

      С детства вколачивали в него сакральную мантру о «муках творчества», и каждый его коллега считает своею обязанностью пожаловаться на эту добровольную каторгу. Но он-то знает, что поиск слова и каждодневное усилие взнуздать усталое воображение – это и есть его главное счастье. Больше того, неприступная крепость, броня, подарившая неуязвимость.

      Вот и попробуй себе ответить, может ли придуманный мир быть твоей родиной, истинной жизнью, а белый свет казаться театром с непритязательным репертуаром.

      Его наставники в давние дни твердили, что литератор обязан накапливать и прилежно складывать в заветный сундучок впечатления. Сколько он помнит себя, это слово звучало как некое заклинание. Все, что случается в этой жизни, – беды, удачи, любовь, вражда, его утраты, его находки, – все это вместе лишь впечатления. Трофеи, литераторский хлеб. Люди живут, а он соглядатайствует и тащит в свой ларчик что подберет.

      2

      Когда был моложе, он часто взбрыкивал, чувствовал темное раздражение – не все так просто, мудрые менторы, есть еще тот первотолчок, сигнал, который надо услышать, это не всякому дано. Еще трудней понять его смысл, не торопясь, раскрутить клубок. Ему немедленно вспоминалась картинка, поразившая в детстве: еле приметный ручеек с усилием одолевает камешек – и поясняющая надпись, мгновенный ожог: «у истока Волги».

      Он неотступно, как завороженный, всматривался в робкую струйку, в ней надо было прозреть, увидеть царицу и мать всех русских рек, воочию представить себе, как сложится судьба этой капли.

      Безродов потрясенно дивился: поди угадай в сперматозоиде будущего властителя дум! Потом привык: ну что же, есть тайные и темные законы генетики, талантливый пращур передает, минуя частокол поколений, свои выдающиеся особенности счастливцу – неведомому наследнику.

      Но он, Безродов, не баловень случая, и он подарков не получал. Ему достался удел работяги, честного труженика столешницы. Будь рад, что хотя бы не графоман и не предмет снисходительных шуток – просто неизвестный солдат.

      Еще одно счастливое свойство – его не точит зуд честолюбия, всегда не любил привлекать внимание. Есть звонкие собратья по цеху, им по сердцу хоровод на юру, шум ярмарки, огни карнавала – ему же милей его домоседство.

      Меж тем, поначалу был не таков. В юности был настоящим южанином, жил в полном ладу со своей природой. Любил застолья, мелькание лиц, веселый разнобой голосов. Ныне ему и представить трудно, что этот пестрый коловорот когда-то доставлял удовольствие. Ничем решительно не похож на самого себя, молодого, возникшего однажды в столице с потешной надеждой ее приручить.

      И все же, если бесстрашно вдуматься, это врастание в главный город и есть его жизнь, его сюжет. В таком сюжете, нужно сознаться, присутствует известная книжность, которая вызывает в памяти множество похожих историй. Но в этом нет ни вины, ни греха. Тем более когда речь идет о человеке, пишущем книги.

      3

      В юности, думая о кочевьях, еще не понимаешь, что город на школьной географической карте с названием, дурманящим голову, однажды предстанет горбатой улицей с булочной, с керосиновой