Смерти нет. Злата Маношина

ощади из простого люда никого не было. Было видно, как он равнодушно и презрительно проходит мимо, хотя все знали, что сегодня, ранним осенним утром будут казнить менестреля, любимца короля. Менестрель – это я.

      Никто с самого начала правления не помнил, сколько душ загубил этот тиран и деспот, певших ему о правде. Все ему были неугодны. Он был злым, пустым и самовлюблённым правителем. Сначала он принял меня в свой королевский двор с лаской и почётом, хоть и пригрозил, чтоб я пел только хвалебные песни, иначе он меня казнит, а семью мою выселит за пределы города, лишь назначив ей высокую плату за меня убитого. Но я не мог не петь о правде и не мог не открывать глаза правителю и его приближённым. За это сейчас я и сижу в крытой повозке со слабо зарешеченным окном и прикованный к скамье цепью, связанный по рукам и ногам. Будь у меня моя гитара, я бы перетёр верёвки о струны и стал бы наигрывать песни, столь неприятные королю. Но короля ещё не было, а гитару ещё вчера в темнице отобрали и разбили о стену прямо на моих глазах. Поэтому я сидел, смотрел в окно, прислушивался ко всему, что происходило снаружи и старался не думать о предстоящей смерти, но не потому что боялся, но из-за того, что я ни разу не умирал, как и всякий другой человек, и не знал, как это делается, но старался сохранить мужество хотя бы снаружи, ведь внутри душа моя замерла от холода Вечности и Таинства Смерти, которые мне предстояло пережить вскоре, но душа моя всё равно была спокойна, как эта утренняя площадь, отгороженная от всего мира плотными рядами тополей. Мне всего лишь семнадцать лет, и я не хотел умирать, я не верил, что смерть есть…

      Площадь была круглая, вымощенная белыми каменными плитами, обнесённая невысокой, в пол человеческого роста стеной. За ней, я знал от пробегавших мимо слуг, стоит полк вооружённых солдат, не так давно подъехали великолепные повозки с членами королевской семьи и представителями Совета, решавшим вопрос о моей участи…Я знал, что их привело сюда праздное любопытство, зрелище моей смерти, некое событие, которое я уже не увижу, а они увидят и будут довольны. Душа моя холодела всё сильнее, но и больше гордости начинало кипеть в моём сердце, больше боли, больше жажды жизни, и они не замирали от взгляда в мои глаза Смерти-нищеники, одетой в жалкое рубище…

      В окно я увидел, как слуги выстроились в ряд, потом упали ниц, подбирая золотые монеты, щедро брошенные чьей-то рукой, в воздухе прошелестели лёгкие шаги, дверь моей временной темницы распахнулись, и вместе с туманом и солнечным светом вошла королева – моя королева! Боже, как она была прекрасна! Её лицо было смертельно бледно, как у мраморной статуи, одежда сверкала белизной и вышитыми золотыми лилиями. Корона была сродни небесному венцу из золота и жемчуга. Её высокий величественный стан, её прекрасное одухотворённое лицо, её руки, нежнее всяких розовых лепестков, – Боже, не Ангел ли явился мне?! Эти руки столько раз перебирали струны на моей гитаре, эти губы столько раз говорили мне ласковые слова.… Прежде чем она успела меня остановить, я упал ниц и величайшим благоговением приложился к краю лёгкой и узорчатой мантии моей королевы – златокудрой Изольде с алмазной душой, и прошептал в восторге, не смея поднять глаз и подняться самому: