Отражение в мутной воде. Елена Арсеньева

Виталия. – Что ты? Он в аварии погиб, что ты такое говоришь?

      Ах да. Катастрофа на шоссе! Она и забыла.

      Вдруг стало холодно – так холодно, что зуб на зуб не попадал.

      – Уйди, – прошептала Тина. – Уходи…

      Но Виталий остался на месте, а ушла она сама – боковой улицей, чтобы не натыкаться каждую минуту на посторонние взгляды, не слышать шума автомобилей, обрывков человеческой речи, всего такого живого, невыносимо живого. Чтобы поскорее оказаться дома, забиться в какой-нибудь угол… сидеть там, не видеть никого…

* * *

      – Ой, я скоро сопьюсь от всех этих поминок, – сокрушенно сказала Света и снова взялась за бутылку.

      Тина с трудом отвела взгляд от рюмки, в которую, гипнотизирующе булькая, лилась бойкая прозрачная струя.

      – Да? И кого еще ты поминала?

      – У моей бывшей однокурсницы по радиофаку муж погиб. Ты небось слышала: взрыв в офисе «Элементарных навыков». Ну, где этими кассетами со сверхбыстрым английским торговали.

      – Что ты говоришь?! – поразилась Тина. – Нет, я не знала… Там люди погибли, да?

      – Куча народу, человек пять. Кроме директора – его как раз не было. Кошмар, кошмар!

      Тина понурила голову. Пять человек! Пять мужей или жен остались одни… как она. До чего жесток к людям мир!

      – Вся штука в том, что мы жалеем не умерших, а живых. – Света подняла рюмку. – Себя самих, строго говоря, жалеем, которые теперь остались одни и… ну, словом, одинокими остались мы. Давай выпьем теперь, чтоб это поскорее прошло.

      Тина подняла отяжелевшие веки. Света с сосредоточенным видом разливала водку по стопочкам. Уставилась на опустевшую бутылку – и с мрачным удовлетворением сунула ее под стол.

      Ого! Значит, они на пару усидели-таки бутылочку. Светка говорила правду: первая рюмка – колом, вторая – соколом, третья – мелкими пташками. А еще она говорила, что эта водка у нее в ларьке – самый ходовой товар, влет идет, даром что левая, безакцизная.

      – Ничего, – бормотала Света, сурово глядя на Тину: она была, совершенно как М. Горький, убеждена, что жалость унижает человека. – Ничего, ты еще молоденькая, найдешь другого, еще не будешь знать, куда этих кобелей девать.

      Тина безнадежно махнула рукой. Неужели Светка права – и ей внушает ужас не столько страшная смерть Валентина, сколько та пустота, которая теперь образовалась в ее жизни?

      – Во мрак, да? – прошептала беспомощно. – Мне ведь даже на могилку к нему не сходить. Похоронят его в Москве. Виталий бормотал что-то, будто единственные его родственники – отец и мачеха. Отец вообще глубокий старик, вдобавок парализованный, мачеха за ним ходит. Ей и передали… прах. Урну с прахом, понимаешь? Все, что они там соскребли с этих обгорелых машин…

      Ее передернуло. Света, которая зачарованно слушала, вдруг спохватилась, сунула Тине в одну руку рюмку, в другую – бутерброд:

      – Ладно, не углубляйся особенно в тему. Пей давай!

      Тина завороженно уставилась на колебание разноцветных бликов на поверхности прозрачной, слегка пахнущей