Тайна замка Роксфорд-Холл. Джон Харвуд

рядом с ней на колени и обвила рукой ее застывшие, не откликающиеся на ласку плечи.

      – Так, значит, твой отец сказал тебе? – спросила она тихим, печальным, лишенным интонаций голосом.

      – Да, маменька.

      – Это мне наказание.

      – За что же, маменька?

      – Что не уберегла Элму.

      – Но, маменька, вы не могли ее спасти. И Элма теперь на Небе, вы когда-нибудь снова будете с ней вместе.

      – Если бы только я могла быть уверена, – прошептала она.

      – Маменька, но как же вы можете в этом сомневаться? Она была невинным ребенком, как же ей было не попасть прямо на Небеса?

      – Я хотела сказать – а есть ли сами Небеса?

      Новая мысль пришла мне в голову, как эхо моего собственного вопроса, заданного миссис Гривз: вместо того чтобы пытаться уговорить маменьку вступить в Общество, я сама вызову дух Элмы.

      На следующее утро я избежала встречи с отцом, позавтракав на кухне, а когда вернулась из школы, его уже не было. Летти сказала мне, что в этот день он не пошел в музей: два человека с тележкой, полной ящиков, приехали к дому в половине десятого утра и упаковали вещи и книги под руководством отца, так что к двум часам он уже смог отправиться на вокзал Сент-Панкрас. Через полчаса после этого заходил доктор Уорбёртон. Отец оставил мне письмо на столике в прихожей, оно целиком состояло из инструкций, кроме последнего предложения, в котором говорилось: «Тебе не нужно писать мне, если только не случится что-то чрезвычайное. Тв. люб. отец, Теод. Лэнгтон».

      Я не помню, чтобы я хотя бы что-то почувствовала; словно застыв, я поднялась к себе в комнату и принялась репетировать, готовясь к своему «сеансу»; я наблюдала за собой в зеркало из-под полуприкрытых век и пыталась вспомнить, как звучал голос Элмы. То, что приходило мне на память, было всего лишь смутным впечатлением от бессмысленных слов, которые Элма повторяла речитативом на мотивы церковных гимнов; к тому же я не могла сказать, действительно ли я это помню, или мне об этом рассказывала маменька, или это было смутное воспоминание о себе самой.

      Маменька в тот вечер казалась не такой безутешной; я подумала, что доктор Уорбёртон, вероятно, дал ей успокоительное. Сидя на стуле напротив нее, я позволила себе закрыть глаза и уплыть в полудрему, пригревшись в тепле камина. Потом я начала напевать тоненьким, высоким голоском, выпевая звуки на мотив гимна «Все светло и прекрасно…», пока не услышала, что маменька заговорила и голос ее дрожит от переполняющего ее чувства.

      – Элма?

      – Да, маменька, – ответила я тем же детским голоском, не открывая глаз.

      – Элма, это правда ты?

      – Да, маменька.

      – Где же ты?

      – Здесь, маменька; ангел сказал, мне можно к тебе прийти.

      – Почему же ты не приходила раньше, моя родная? Я потеряла тебя, и сердце мое разбилось!

      Такого вопроса я не ждала и не знала, что отвечать.

      – Я не хочу, чтобы ты печалилась, маменька, –