Монастырская братва. Алексей Макеев

а вечером таскался по городу. И не налегке таскался, а с чемоданчиком, как незабвенной памяти гражданин Корейко, и лежали в том чемоданчике аж три миллиона долларов. И перетаскивал его, как несчастный советский миллионер, Илья из одной камеры хранения в другую, пешком с одного вокзала на другой, стараясь держаться объездных дорог, дворов и пореже выходить на хорошо освещенные улицы, черт бы их побрал. Оглядываясь поминутно, готовясь к атаке если не потерявших его след меркушевских псов, то другой городской фауны, мелкой, голодной, лишенной рассудка, живущей инстинктами. Чемоданчик и сейчас в порядке, с ним все хорошо, лежит себе в камере хранения на одном из трех московских вокзалов и, похоже, будет лежать там еще долго. Ибо возможность добраться до него Илье представится не скоро – все трое тут как тут, топчутся на дорожке, тянут руки за полы курток и молчат, но все и без слов понятно – «мышка» в ловушке. А Саня хлопает глазами, пялится то на Илью, то на «комитетчиков», и постепенно, как до того сказочного жирафа, до хирурга начинает доходить пикантность момента.

      – Мать твою за ногу… – протянул Саня. – Они ж тут почти два месяца пасутся, я их сто раз видел.

      Илья тоже узнал двоих, смотрел на них, как на старых знакомых. Ну, точно, они и тогда сладкой парочкой в кафе притащились, еще в мае, когда он их хозяину письма счастья пачками слал. Точно, они, ничего не изменилось – те же делано-спокойные рожи без всякого выражения, та же готовность в любой момент порвать в клочки любого, на кого хозяин укажет. Да только подохли их хозяева, и барин, и выжлятник, что всю свору на поводке держал, оба сразу и подохли, из одного ствола по пуле получили. Впрочем, выжлятнику, на всю голову больному, двух хватило, а вот остаток обоймы хозяин в себя принял. Шесть штук, а до сих пор мало кажется, жаль, что рукояткой по башке не добавил, чтобы вдребезги, наверняка, как кол осиновый забивают, чтоб пакость всякая на белый свет не лезла. Да не до того было, время поджимало, и чемоданчик, зараза, тяжелым оказался, а уж побегать с ним пришлось – будь здоров, и от людей, и от собак. А эти, интересно, откуда тут? По наследству кому-то достались? Знать бы еще, кому именно.

      – Поговорим. Только не ори. – Илья зашел Сане за спину, аккуратно завел тому правую руку за спину, сжал запястье. – Стой так, голову поверни. И не дергайся, ничего они тебе не сделают, им я нужен.

      – Ты ж помер, – настаивал хирург. – Ко мне менты приходили, сказали… Или брешут?

      – А сам как думаешь? – Илья, продолжая держать Саню, неловко хлопал свободной ладонью по лямкам своего рюкзака. Вот, есть наконец-то – из длинного кармана он выдернул нож с клинком длиной в пол-ладони, купленный за бутылку у одного из постояльцев ночлежки и собственноручно выправленный и заточенный до состояния бритвы, поднес к горлу хирурга. Тот застыл, сглотнул нервно и, кажется, протрезвел.

      – Илья…

      – Тихо, тихо. Это не для тебя, а для них. – Илья сжал металлическую рукоять, повернул нож и приподнял Сане ребром клинка подбородок. Легонько