Загадка последнего Сфинкса. Наталья Солнцева

распахнутыми краями глубокого декольте виднелась грудь с розовым соском. Как будто художник публично раздел его жену и выставил на всеобщее обозрение. Срамота! О том, чтобы повесить картину в зале, где будет отмечаться юбилей, и речи быть не может!

      – Это подарок на день рождения, – бессильно поник заказчик. – Я… собирался показать картину гостям.

      – Ну так показывайте! Что вас волнует? Они будут рукоплескать.

      – Послушайте… я вам заплачу… еще столько же, если… если вы уберете… голое тело. Что вам стоит? Пара мазков и… портрет обретет пристойный вид. Я прошу!

      Домнин побагровел, его выпуклые глаза налились кровью.

      – Это искусство, дорогой мой, а не ателье индивидуального пошива! – взревел он. – Вот здесь подправьте, там укоротите! Я не закройщик! Не нравится, я верну вам деньги, и дело с концом. У меня этот портрет с руками оторвут.

      Художник поджал губы, обиженно отвернулся.

      Мысль о том, что картина попадет в чужие руки, повергла Теплинского в полуобморочное состояние. Инга ему не простит! Хотя Домнин пользовался только фотографиями и видео, не вызывало сомнений, кто изображен на портрете. Инга была как живая, одетая лишь в старинные тяжелые золотые украшения и прозрачную ткань… Казалось, она вот-вот вздохнет, пошевелится и раздвинет в улыбке полуоткрытые губы.

      – Нет! – испугался Михаил Андреевич. – Я заберу картину. Она принадлежит мне!

      – Конечно… – процедил сквозь зубы художник. – К сожалению. Я уже не настроен отдавать ее вам. Полотно должно находиться в руках истинных ценителей, а не таких… нуворишей, выскочек, как некоторые.

      Теплинский проглотил оскорбительный намек. Он мог натравить на этого мазилу парней из охраны – пусть бы научили его вежливости, – но тут же отказался от этой мысли. Мелко, недостойно солидному человеку уподобляться «братве». Не станет же он убивать Домнина? А если тот затаит злобу, может намалевать еще десяток куда более откровенных портретов Инги, гнуснейшего толка… и пустить по Москве, хуже того, по Интернету. На весь мир ославит! Ходят слухи, он таким образом опозорил вдову родного отца. И ведь талантлив, негодяй, дьявольски искусен! В мастерстве ему не откажешь. Придется смириться, пожалуй, и прощения попросить.

      Михаил Андреевич наступил на горло своему праведному гневу – ради жены, ее доброго имени. А с портретом он как-нибудь выкрутится. В конце концов, творческому вдохновению законы не писаны.

      – Извините меня, – сухо произнес он. – Погорячился. Не держите зла.

      – Мы оба вспылили, – охотно пошел на мировую Домнин. – Художники – народ ранимый. Багет брать будете?

      Портрет настолько поразил воображение Теплинского, что он не заметил громоздкой рамы, покрытой яркой позолотой.

      – Рама дополняет образ… продолжает мотив роскошной чувственности… тоже моя авторская работа.

      Он назвал сумму, от которой у заказчика потемнело в глазах.

      Но Теплинский беспрекословно рассчитался, ощущая тревогу непонятного свойства. Что-то в портрете приковало