Сержант-очки. Евгений Юрьевич Антонов

гда-то пионервожатой в пионерском лагере, где я впервые с ней и встретился, и вот, гляди ка, доросла до каких высот!

      «Девочки могут идти, мальчики все остаются в классе!» – провозгласила она начальственным тоном, лишь слегка кивнув Татьяне Николаевне, пожилой учительнице биологии и, по совместительству, нашему классному руководителю, и, несколько торжественно и даже грозно, шлепнула по столу какой-то толстой красной (под стать ее владелице) папкой, с виду похожей на классный журнал, с торчащими из нее бумажками.

      «Так, подходим ко мне по одному, получаем, расписываемся!»

      Бумажки эти оказались повестками, извещающими о том что «такому то и такому то необходимо явиться такого то и такого то числа и месяца в районный военкомат, находящийся по такому то адресу, для прохождения приписной медицинской комиссии».

      Получив свою повестку и вчитавшись в тест, я испытал немного странные, незнакомые мне чувства.

      Как же часто случалось это с нами в том возрасте! Ах, какая прелесть!

      Смесь радости от осознания своего взросления, гордости за то, что родная страна обо мне, таком важном и нужном человеке, помнит, страха перед чем-то неизведанным, но пока еще далеким… Ну, как-то вот так.

      «В армию забирают!» – с мрачной торжественностью обреченного юноши, которого вот-вот должны принести в жертву богам, отвечал я на расспросы некоторых любопытных одноклассниц, с которыми я столкнулся тут же, в коридоре.

      Точной даты прохождения приписной комиссии я не запомнил. Помню лишь, что дело было в феврале. В феврале 1983 года.

      Так все начиналось…

      Районный военкомат находился, разумеется, в районном центре, городе Котласе, примерно в тридцати километрах от Коряжмы, рабочего поселка, в котором я родился и рос, почти нигде более не бывая. Это было старое двухэтажное деревянное здание, еще довоенной постройки (а может, даже, и дореволюционной), изначально возведенное явно по какой-то казенной надобности. Одно его крыло вросло в землю и покосилось настолько, что полы в коридорах и комнатах заметно отклонились от горизонтали. И привезли нас туда, что называется, «централизованно», то есть автобусом, сразу всех. Раздевшись, как положено, до трусов, и пройдя сквозь череду комнат и кабинетов, получили мы маленькие книжки, похожие на комсомольский билет, только серые. На обложке такой книжки значилось «Приписное свидетельство», и указывалось в ней, что комиссию мы прошли, к строевой службе были годны (или годны с ограничениями, или вовсе не годны по состоянию здоровья) и приписывались к определенному роду войск. Чем руководствовалась комиссия, приписывая нас к родам войск, являлось абсолютной для всех загадкой. Так, например, казалось вполне логичным определить ребят небольшого роста в танковые войска, или там, самых высоких и крепких – в десант или морскую пехоту… Однако этого странным образом не происходило! Приписывали всех куда попало и абсолютно нелогично! В чем, собственно говоря, и крылась истинная логика того времени и той системы, в которой нам посчастливилось жить. Правда, до истины этой я дошел гораздо позже, уже в совершенно иных обстоятельствах.

      Я должен был служить в войсках связи, что меня, в общем-то, вполне устраивало. Где же мне еще быть с моим зрением 0,1 на оба глаза и очками – 4,5 диоптрий? Моего друга и одноклассника Леху приписали к мотопехоте, хоть и зрение его было не многим лучше моего. А Андрюшку Пастухова, другого моего одноклассника, грезившего стать летчиком-истребителем, записали в кинологи, хоть он и не переносил на дух ни собак, ни кошек. «А в каких же тогда войсках я служить то буду?!» – недоуменно вопрошал Андрюшка, вчитываясь в свое свидетельство, словно в несправедливо вынесенный ему суровый приговор. «В собачьих, Андрюха, в собачьих!» – отвечали мы ему с радостной ухмылкой на лицах.

      В конце концов, мы все пришли к выводу, что приписка – это фикция, что не стоит обращать на нее внимание и что на самом деле все окажется совсем по-другому. Так оно, собственно, и вышло, но только не в моем случае.

      Как родная меня мать провожала

      Призвали меня 11 ноября 1985 года. Номер команды 1111. Так значилось в повестке. Будучи равнодушным к нумерологии (в отличие от некоторых очень достойных и дорогих мне людей), я не придавал этому никакого значения. Да и сейчас не придаю, хотя, возможно, какой-то знак в этом был. Повестку мне выдали, под роспись, как полагается, прямо в военкомате, сразу после прохождения призывной комиссии 28 октября 1985 года. В моем распоряжении имелось почти две недели, чтобы рассчитаться с работы, уладить все прочие дела, ну, и вообще, подготовиться, так сказать, морально.

      На ремонтно-механическом заводе, где я работал слесарем-ремонтником 3-го разряда, после окончания профтехучилища, со мной простились хорошо, душевно. «Вот тебе, Женя, от нас подарок на прощанье! Служи с честью!» – торжественно произнес наш механик, Николай Федорович на утреннем разводе в последний мой рабочий день, и неловко сунул мне небольшой футляр из искусственной кожи, в котором оказалась недорогая электробритва. Как я тут же предположил, выбор подарка был основан на том факте, что растительность на моем лице отсутствовала, как таковая, и вряд ли могла появиться в