У кладезя бездны. Бой вечен. Александр Афанасьев

сих пор помнила и навещала меня… даже в госпитале навещала только для того, чтобы проверить – не порвался ли еще поводок. А вот с Юлией было другое… то, что я описал.

      – У тебя интересная машина… – сказала она, – редкая. Откуда она?

      Машина у меня и впрямь была интересной и редкой. Вряд ли в Крыму была еще одна такая, а может – и в Империи. Коллекционный экземпляр, спецзаказ. «Олдсмобайл 98 Ридженси Брогэм», модель восемьдесят второго года, черный металлик с хромом, в максимальной комплектации, с обтянутым кожей верхом, с декоративными спицами на колесах и покрышками с белой боковиной, с заказным кожаным салоном вместо тканевого, с дополнительными хромированными деталями. Это от отца… отец был американофилом, имел друзей среди американцев и заказал эту машину. Но поездить на ней не успел: когда она прибыла в Крым – отца и мать взорвали в Багдаде. Террористы. А может – и не террористы. Я не верю официальной версии, и кто это сделал – обязательно дознаюсь. А потом – расквитаюсь…

      – Это от отца. Он не успел на ней поездить. Его убили…

      Пришел в себя я, когда мы были уже в малой гостиной и перед нами – стоял серебряный поднос с чайным набором. Что было до этого, какие глупости я сказал и какие сделал – не помню, хоть пристрелите…

      – Майкл был у тебя? – спросила она, глядя мне в глаза. У нее была такая манера – смотреть прямо в глаза… Ксения, наоборот, избегала такого. Господи… только вот сейчас этого сравнения не хватало. Еще ляпну лишнее…

      – Был. Он уехал?

      – Да.

      – Напрасно.

      – Он уже взрослый…

      Я помолчал, подбирая слова.

      – Мне… не хотелось бы, чтобы он занимался тем, чем занимается.

      Юлия улыбнулась.

      – Отец – вице-адмирал флота, разведчик. Мать… кем он может быть, как ты думаешь?

      – Именно поэтому.

      Да уж…

      – Как он относится ко мне?

      – Сам спросить не мог?

      – Спросил.

      Юлия помолчала, собираясь с мыслями.

      – Я ему объяснила… как смогла. Но ты должен понять – он американец. Стопроцентный, настоящий американец. Мы с тобой – что бы с нами ни произошло, были и останемся русскими. Он же американец… пусть он знает русский язык, какое-то время прожил здесь – он американец, и ему… сложно все это понять.

      – Ты рассказала ему про Бейрут?

      – Рассказала…

      Вопрос в том, как это понять. То, что произошло в Бейруте, – это не служение Родине, это кошмар. Это какой-то злой вихрь, изломавший, искалечивший наши судьбы, разрушивший наши ориентиры и моральные ценности, сделавший нас… Мы все – после Бейрута не станем прежними, потому что что-то сломалось. Сломалось там, в Бейруте, и этого уже не исправить. Мы дорого заплатили за Бейрут.

      И продолжаем платить.

      – И как он это воспринял?

      – А сам как считаешь?

      Черт…

      – Я попытался дать ему понять… Не знаю, что из этого вышло. Не знаю, что вообще из всего из этого выйдет.

      Не знаю, сколько я сидел