Сладкий грех. Никола Корник

чтобы эти ревнивые деревенские джентльмены не попытались вернуть ее себе. – Он еще раз элегантно поклонился Лотте. – К вашим услугам, мадам. С нетерпением буду ждать более близкого знакомства.

      – Я даже не подозревал, что вы так хорошо владеете французским, – сказал Эван, когда они стали подниматься по лестнице. – Вы, наверное, были очень любознательным ребенком?

      – В это трудно поверить, не так ли? – усмехнулась Лотта. – На самом деле меня трудно было назвать прилежной. Моя гувернантка миссис Снук приходила в полное отчаяние. Но поскольку моя бабушка была француженкой, а мать в основном говорила с нами по-французски, я выучила его помимо своей воли.

      – С нами?

      – Да, с моим братом Тео и мной. А сейчас… он далеко, – добавила Лотта, поколебавшись.

      Эван увидел, как тень промелькнула в ее глазах.

      – Сражается против французов? – предположил он.

      Эван увидел, как опустились уголки ее рта, а голос почти прервался.

      – Я уже несколько месяцев не имею известий о нем и не уверена…

      Ясно, она не знает, жив брат или погиб, сражаясь.

      – Поверьте, мне жаль, – произнес Эван.

      Лотта только пожала плечами. На ее лице сейчас было выражение покоя и сосредоточенности. Могло показаться, что ей безразлично сочувствие окружающих. Но Эван уже начал понемногу узнавать ее. Все могло пойти по-другому, если бы брат оказался рядом и помог ей, когда Лотта так нуждалась в его поддержке.

      – Не стоит дольше об этом говорить, – с легким безразличием произнесла она.

      Они уже шли по коридору второго этажа, кругом было тихо, и лампы горели неярко. Снизу доносились запахи еды и шум толпы.

      Лотта искоса посмотрела на Эвана.

      – А как вы учились говорить по-французски? – спросила она.

      – Мне пришлось очень быстро учиться, – ответил он, улыбнувшись. – В кавалерии Наполеона не стоит поворачивать налево, когда все едут направо. – Он печально покачал головой. – Я изучал языки совсем в других условиях. Мне это далось ужасно тяжело. Если бы не талант кавалериста, меня бы просто выгнали за незнание языка.

      – Сколько вам тогда было лет? – спросила Лотта.

      – Семнадцать. В пятнадцать я убежал из дома, а в семнадцать присоединился к Великой армии.

      Он пожал плечами. Перед мысленным взором все еще маячил тот хрупкий и упрямый юноша, которого лишения и опыт заставили очерстветь. А в душе еще жил испуганный мальчишка.

      – Вы были слишком молоды, – сказала она, угадав его мысли. – А меня в семнадцать выдали замуж, – печально добавила Лотта.

      Встретившись с ней глазами, Эван снова почувствовал, насколько близки их эмоции и ощущения. Чувство шло откуда-то из самых глубин естества, порождая острое желание обнять Лотту как можно крепче, прижать к своей груди и забыться с ней. Пусть этот мир со всеми его столкновениями катится ко всем чертям. Какой-то краткий миг он колебался, что-то в душе еще сопротивлялось этому притяжению, отвергая возможность