Капитан Филибер. Андрей Валентинов

из 1917-го. Этот точно не из возвращающихся и не из переболевших… В тамбуре они одни, стальная дверь раскрыта…

      Он чуть не испугался, но тут же успокоился. Его Мир совершенен, бояться нечего. Поезд идет медленно, со скоростью трехколесного велосипеда, да и зачем этому небритому дезертиру выкидывать «офицерика» из вагона? Ради пачки «Salve»? Или просто – согласно единственно верному классовому подходу?

      Все это, впрочем, ерунда. Станция…

      – Офицерик, часы не продашь?

      Часы? Он поглядел на левое запястье и удивился. Привычного ремешка не было, как и часов со знакомым циферблатом, белым, без единой цифры. Только стрелки – и маленький черный силуэт крылатой птицы. Такие в этом совершенном Мире не носят. Не было даже ремешка.

      – Чего на руку глядишь? Мне настоящие нужны – барские, которые на брюхе, с цепочкой. У тебя небось серебряные. Или даже золотые, а? Свои были не хуже, так загнал…

      Он уже не слышал. Солдату-дезертиру нужны «барские» часы, а ему…

      …Так и должно быть – первая стадия, нереальность. Это не я, это все не со мной, Мир – всего лишь уютная маленькая картинка. Он сам его создал, он – демиург, Творец. Мир – часть его самого, продолжение его пальцев, его нервов, его взгляда, поэтому в Мире не случится ничего плохого, он совершенен… Эта серая, твердая от первых морозом земля, это серое небо…

      И покроется небо квадратами, ромбами,

      И наполнится небо снарядами, бомбами.

      И свинцовые кони на кевларовых пастбищах —

      Я знаю, что это – ненастоящее![1]

      Он легко прогнал полузабытые, чужие в этом Мире слова когда-то слышанной песни. Настоящее, здесь все – настоящее! Первая стадия – ненадолго, сейчас пройдет, должно пройти. Вторая стадия – «стадия шлема», но о ней можно будет подумать позже. Ждать нельзя, надо действовать прямо сейчас!..

      – Так что гони сюда часы, офицерик! Добром прошу, учти. Или подмогу кликнуть? Пальтишко-то твое…

      Выпрямился, бросил недокуренную папиросу – прямо в серую врезку-иллюстрацию, в стылую реальность за распахнутой вагонной дверью.

      Повернулся – резко, пытаясь ощутить, почувствовать самого себя. Он должен…

      …Не он – я! Я! Я! Я! Просыпайся!

      – Пальтишко, значит?

      Небритое чужое лицо приблизилось, дохнуло чем-то кислым. Нет, не приблизилось, это он сам…

      Я – сам.

* * *

      – Фасон нравится?

      Ворот шинели оказался неожиданно колюч. Я давно не носил шинели, очень много лет. Забылось.

      – И фасонщик тоже. Ты, баринок, пальцы-то убери. Хужей будет!

      Он не испугался. Не я – этот в колючей шинели со споротыми погонами. Скривил рот, покосился на руку, впившуюся в воротник. Левую – правая была уже в кармане.

      – Сейчас братве свистну…

      – Свисти!

      Пистолет оказался на месте. Мой Мир был совершенен.

      – Не «пальтишко». Пальто фирмы «Jasper Conran». Стоит оно, как десять твоих шкур, только меняться никто не станет.

      Ствол

1

Здесь и далее стихи Бориса Смоляка.