Любовь на острове чертей (сборник). Яков Шехтер

поглядел на меня.

      – Ты ж понимаешь, – он перешел доверительный, интимный тон. – Всю жизнь Ципи провела здесь, в этом доме. Мы ее настоящая семья, ее самые близкие родственники. И…

      Тут он замолк, словно поперхнувшись, не решаясь вслух произнести слова, распирающие горло. Этот хорошо поживший дядька с голубоватыми подглазьями и седым пухом на коричнево-блестящей голове усмотрел во мне соперника, и пришел заявить права на долю в наследстве.

      – Ципи ничего не говорила о деньгах, – сухо сказал я. – Мы беседовали лишь о войне, и ее родителях.

      – О родителях, – эхом отозвался Яков. – Почтенные, уважаемые люди. Правильно мыслящие, думающие о детях.

      Несправедливость Б-жьего промысла не давала бедолаге покоя. Я попрощался и вышел из «О-О».

      Жужжа по-шмелиному, скользнули и растворились в цветочном мареве израильских будней еще два дня. Каждый вечер я давал себе слово забежать после молитвы к Ципи, и каждый раз проваливался в топкую грязь дел, делишек и подделий, барахтаясь изо всех сил, чтобы не уйти с головой под зеленовато-липкую ряску. В молодости контраст между садистки медленно тянущимся барахтаньем и феерическим промельком дней приводил в отчаянье. За прошедшие годы я не стал мудрее или терпеливей, но научился щадить силы и экономить дыхание.

      В час дня, посреди толчеи и сумятицы, я увидел на экране сотового телефона номер жены.

      – Звонили из «О-О», – сказала она, стараясь удерживать ровность тона. – Ципи просила тебя срочно придти. Сестра говорит, что она очень плоха.

      Рвущаяся интонация сказала мне больше, чем слова. Я круто свернул дела, и помчался к Ципи.

      Она сильно переменилась за эти дни. Лицо осунулось, нос заострился, а губы увяли, утратив свой вишнево– девичий цвет. Дыхание со свистом вырывалась из тяжело вздымающейся груди.

      – Она приходила, – произнесла Ципи, как только мы остались одни. – Впервые за столько лет.

      Я не стал уточнять, о ком идет речь.

      Ципи говорила едва слышным голоском и я, придвинувшись к постели, почти прикасался своим лицом к ее сморщенному личику.

      – Царица Эстер… Мы из ее рода. Мать той ночью в синагоге открыла мне тайну. Сила молитвы передается только по женской линии. Ее сила…

      – Какая сила? – я не смог удержаться.

      – В свитке помнишь, Эстер просит царя повесить десятерых сыновей Амана. Помнишь?

      – Помню, конечно.

      – Почитай внимательно. Их ведь до этого уже убили. Так написано. Зачем же теперь на дереве вешать? Неужели Эстер была такой жестокой?